Повести

Быков Василий Владимирович

– Фашистка она, сынок. Хлопцев твоих она немцам выдала...

«Где она? Где?» - хочется закричать ему, но он не может этого сделать, так как у него на шее веревка -

черный шелковый шнурок, на котором под барабанный бой вешали заключенных в лагере. Веревка

захлестывается, натягивается, другой конец ее, как поводок, тянется за недобитой им в распадке

овчаркой. Овчарка сильно дергает поводок. Иван падает, хочет закричать, но у него нет голоса, и тут от

какого-то внутреннего толчка он просыпается...

6

– Ха-ха-ха!
– раздается над ним звонкий девичий смех.

Он вскидывает голову, ощупывает шею, широко раскрывает заспанные глаза, и первое, что видит

перед собой, - это яркая, бездонная голубизна неба и белозубая девушка с веселой улыбкой.

– Конец шляуфен! Марш-марш надо!

Сразу же тело его, будто под током, содрогнулось от холода. Еще не избавившись от мучительных

сновидений, он промолчал, с трудом переключаясь в реальный, со всеми его заботами, мир, взглянул на

девушку, не разделяя ее веселости. А она, опершись на руку, сидела рядом и грызла стебелек травы,

которым, видимо, пощекотала его. От вчерашней ее апатичности и изнеможения, казалось, не осталось

и следа.

– Марш, говоришь? Ну поглядим.

– Глядим, глядим, - согласилась она, с лукавыми смешинками в глазах всматриваясь в его лицо.

А он, еще раз передернув плечами, быстро вскочил, часто замахал руками, начал выбрасывать в

стороны ноги и приседать - испытанный солдатский прием, если хочешь согреться. Она сначала

удивилась, высоко вскинула широкие дуги-брови, потом вдруг засмеялась, коротко, но так громко, что он

испуганно шикнул:

– Тише ты!

Она спохватилась, зажала ладонью рот и оглянулась. В ее глазах все еще прыгали неугомонные

озорные чертики. Иван строго, с укором посмотрел на нее, потом вслушался, чувствуя, как одубевшее от

холода тело понемногу наливалось теплом. Она вновь беззаботно-насмешливо прыснула:

– То гимнастик?

– Ну, гимнастика. А что, лучше мерзнуть?

Он был озабочен и вовсе не склонен к шуткам. Она, видимо, поняла это и стала серьезнее, нервно

подернула узенькими худыми плечиками под влажной со вчерашнего дня курткой, вздохнула и с

любопытством взглянула на него снизу.

По старой воинской привычке он прежде всего осмотрелся и понял, что действительно проспал, что

давно уже рассвело. Солнце, правда, еще не выкатилось из-за гор, но безоблачное небо, казалось,

звенело от утренней яркой голубизны. Всеми цветами радуги сияла противоположная, освещенная

сторона ущелья - серые скалы, сосны, широкие крутые расселины и высоченные утесы. Эта же сторона

дымчатой серой массой терпеливо дремала, еще не распрощавшись с сумраком ночи.

– Горы карашо!
– увидев, что он всматривается в окружающее, сказала она.
– Как сто?.. Эстетике!

Стукнув своими колодками, она вскочила с камня, на котором сидела, и тоже выбежала из-под скалы,

любуясь обилием солнца на противоположной стороне ущелья. Иван, однако, был безразличен к

природе. Как и каждое утро в плену, вместе с пробуждением все его существо, каждую частицу тела

охватило мучительное чувство пустоты - обычный, знакомый до мелочей приступ голода. Есть было

нечего и теперь. Где в этих проклятых горах добыть еду, он не знал и в то же время совершенно

отчетливо сознавал, что голодные они далеко не уйдут. Постояв немного, он проглотил слюну и,

равнодушный к тому, что занимало ее, спросил:

– Ты куда пойдешь?

Она, не поняв, подняла брови.

– Марш-марш куда?
– казалось, начиная раздражаться, повторил он и махнул в разных направлениях:

– Туда или туда? Куда бежала?

– О, Остфронт! Рус фронт бежаль.

Он удивленно взглянул на нее.

11

– Си, си7, - подтвердила она, видя его недоверие.
– Синьорина карашо тэдэски8 пуф-пуф.

Вот это здорово! Ее наивность уже с утра начинала злить его. Иван, нахмурившись, глядел в это

подвижное и чересчур, по его мнению, красивое лицо: не шутит ли она? Но она, по-видимому, не шутила,

вполне серьезно высказала свое намерение и теперь, ожидая, что скажет Иван, бездонными глазами

взглянула на него.

– Какое пуф-пуф? Глупости, - сказал он, плотнее закутываясь полами куртки.

– Вас? Что ест глупост? Руссо учит синьорина руски шпрехен?

– Посмотрим.

– Посмотрим ест карашо. Согласие, я?
– шутливо допытывалась она. Но он не ответил - вздрогнул,

ощутив на спине холодноватую влажность куртки, взглянул на нелепые круги-мишени на груди: надо

позаботиться и об одежде; в этом полосатом одеянии не очень-то далеко уйдешь. И он, подцепив

пальцами, с треском сорвал с куртки винкель и номер; она по его примеру сразу же принялась сдирать

свои. Но ноготки ее тонких пальцев были слишком нежны, а нитки не настолько слабы, чтоб легко

поддаться. Тогда она шагнула к нему и, по-детски оттопырив полную нижнюю губу, повела плечом:

– Дай.

– Не дай, а на, - сказал он и повернулся к ней. Острые бугорки под влажной мешковиной куртки