Повести
Шрифт:
очень хотелось как можно дальше отойти от города, до конца использовать этот дождливый вечер,
который так кстати выдался сегодня и надежно скрыл от овчарок след беглецов. Изнемогая, Иван все
выше и выше забирался в горы, ибо только там, в Альпах, можно было уйти от погони, а внизу, на
дорогах, в долинах, их ждала смерть.
Проклятые горы! Иван был благодарен им за их недоступность для немецких охранников и
мотоциклистов, но он уже начал и ненавидеть их за то,
как видно, вконец измотать человека. Это совсем не то, что его последний побег из Силезии: там легко
было ночью шагать по полям и лугам - звезды в светлом небе указывали путь на родину. Они шли тогда
небольшой группой. Тайно пробираясь в немецкие села и фольварки бауэров, добывали кое-что из
съестного - главным образом овощи, а также молоко из бидонов, подготовленных у калиток для отправки
по утрам в город. Весь долгий, мучительный от бездействия день, поочередно бодрствуя, сидели,
забившись где-нибудь во ржи или кустарнике. Правда, страху натерпелись и там. Целый месяц,
оборванные, небритые, страшные, пробирались они к желанным границам родной земли. Неизвестно,
как остальным, а ему очень не повезло тогда: вырвавшись из рук эсэсовцев, он попал в руки таких же
сволочей, которые с виду показались своими. Когда его везли в город, то просто не верилось, что они не
шутят, - такие это были обыкновенные деревенские парни, незлобиво ругавшиеся на понятном языке,
одетые в поношенные крестьянские свитки и, кроме дробовиков, не имевшие другого оружия. Только у
того, что был с белой повязкой на рукаве, висел на плече немецкий карабин...
А теперь вот горы, Лахтальские Альпы - неведомый, загадочный, никогда не виданный край, и снова -
маленькая, упрямая надежда обрести свободу.
Иван очень устал, и, когда начал присматриваться, где бы приютиться на ночь, сзади глухо стукнуло
что-то, и по обрыву посыпались камни. Он оглянулся - его спутница лежала на склоне и, казалось, даже
не пыталась подняться. Тогда и он остановился, выпрямился, перевел дыхание. Уже смеркалось. Сверху
почти неслышно моросил мелкий, как пыль, дождь. Вокруг тускло серели громады камней.
Беспорядочными космами чернели вверху сосны. Отяжеленное непогодой и мраком, низко осело небо.
Мокрая одежда, нагреваясь при ходьбе, слегка парила, и влажную спину - стоило только остановиться -
сотрясала дрожь. Он видел издали темный силуэт спутницы, едва заметные движения ее головы и
неподвижные, голые до локтей руки - она не вставала. Тогда он сошел вниз, сунул за пазуху пистолет и,
нагнувшись, бережно приподнял ее легкое тело. Она зашевелилась, села, не открывая глаз, и он,
постояв, с досадой подумал, что придется, видно, заночевать здесь.
Иван осмотрелся - с одной стороны круто вверх поднималось нагромождение скал и камней, а с
другой склон терялся внизу в сумеречной чаще леса. Оттуда полз и полз густой, промозглый туман. Уже
не видно было, какая там глубина, только где-то далеко, в сизой парной тишине, монотонно клокотал
ручей.
Терешка тронул девушку за плечо: дескать, подожди тут, а сам двинулся дальше, всмотрелся в сумрак
– в одном месте над каменистым склоном слегка нависала скала. Убежище, конечно, было не ахти какое,
но от дождя защищало, а на большее рассчитывать не приходилось.
Осторожно ступая по острым камням, он вернулся назад.
9
Удивительно, куда девалась недавняя живость этой девушки, ее смелость перед мотоциклистами -
она выглядела теперь мокрой, усталой птицей, нелепой судьбой заброшенной в это ущелье. Тяжело
дыша, девушка не реагировала на прикосновение его руки, не встала на ноги, а еще больше сжалась в
маленький дрожащий комочек.
– Пошли передохнем, - сказал он.
– Отдохнем, понимаешь? Ну, шлауфен, или, как тебе сказать...
На минуту она притихла, сдержала дрожь, однако продолжала сидеть, низко опустив голову. Он
немного постоял, затем обеими руками подхватил ее, намереваясь перенести в укрытие. Девушка с
неожиданной силой дернулась в его руках, что-то по-итальянски вскрикнула, забила ногами, и он
выпустил ее. Постояв минуту, смущенный, он со злостью подумал: «Ну и черт с тобой! Сиди тут,
привереда этакая!» И ушел под скалу. Только теперь почувствовал он, как ослабел. Уже с закрытыми
глазами натянул на затылок воротник куртки и уснул.
Как всегда, мир мгновенно перестал существовать для него, уступив место сумбурному кошмару снов.
Этот переход был так незаметен, что казался продолжением мучительной яви. Всякий раз ему снился
один и тот же сон: уже больше года почти каждую ночь он заново переживал муки одного дня войны.
Все начиналось с вполне реальной, тягостной атмосферы беды, которую приносит с собой военный
разгром. И хотя переживания потеряли свою остроту, заслонились другими большими и малыми бедами,
но во сне они с новой силой терзали его.
Как обычно, вначале перед ним вставала ободранная стена украинской мазанки, на углу которой
углем было выведено: «Хоз. Алексеева» - и стрелка-указатель рядом. Надпись была примерно месячной
давности, когда армия еще наступала на Змиев в обход Харькова. Теперь же войска двигались в