Повести
Шрифт:
мотоциклы возле усадьбы, бежали вверх трое немцев, в то время как остальные с места, через их
головы, били из пулеметов. Огонь был очень густой и дружный, и все же гефтлинг бежал. Иногда он
оглядывался и, казалось, даже что-то кричал, потом падал, и Иван каждый раз думал: не встанет! Но нет!
Как только ослабевал огонь, бедняга вскакивал и бежал вверх.
– Руссо! Руссо! Что смотришь? Руссо!
– нетерпеливо притопывая на камне, спрашивала Джулия.
Иван молча следил за беглецом, боясь шевельнуться на скале и считая, что судьба того уже решена.
И действительно, вскоре он еще раз упал почти у самой скалы, больше его не стало видно, и стрельба
сразу стихла.
У Ивана будто что-то оборвалось внутри. Он быстро соскользнул по скале вниз, затаив тихую
благодарность судьбе, пославшей им укрытие в этой расселине. С тяжелым чувством на душе, соскочив
на землю, он коротко бросил Джулии:
– Капут.
– Капут?
– широко раскрыв глаза, не поняла девушка.
– Компание твой - капут.
– Кранк гефтлинг?
– Да.
– Ой, ой!
Он взял у ошеломленной Джулии тужурку, девушка проворно подобрала колодки, и оба они начали
взбираться по камням вверх.
9
Все же они не сумели пройти незаметно, обнаружили себя, позади остался свидетель, и прежнее
беспокойство с новой силой охватило Ивана: выдаст австриец или нет?
23 Кушать (итал.)
16
Опыт всех его побегов подсказывал, что именно такие вот обстоятельства чаще всего оказывались
для беглецов роковыми. Нигде: ни в ноле, ни в горах, ни на дороге - не подвергали они себя такому риску,
как во время захода в деревни, усадьбы, на хутора, во время встреч с людьми. Именно там поджидала
опасность очень осмотрительных и даже сверхосторожных. Там часто кончались безмерно трудные пути
на волю и начинались другие, еще более мучительные - снова в плен. Но и вовсе избежать людей было
невозможно - надо было питаться, узнать дорогу, переодеться. Беглецы часто надеялись на авось, на
счастливый случай, на человечность. Нередко им везло, но далеко не всегда.
Год назад Иван тоже надеялся, что все как-нибудь обойдется, как обошлось в предыдущие тридцать
два дня. Втроем они довольно удачно миновали засады, переплывали реки, обходили деревни, избегали
встреч с полицейскими; дважды удирали от погони - раз, правда, потеряли четвертого, ленинградца
танкиста Валерия. Остальные же добрались до родной земли, до Волыни. Кругом лежали украинские
села, в поле на лошадях и волах пахали свои полоски крестьяне; становилось тепло - уже можно было
ночевать в лесах и без лишней нужды не соваться в деревни. Если бы только не еда, из-за которой они
то и дело должны были заходить в селения.
В то утро, оставив друзей на опушке, в село направился Иван. Накануне ходили другие, теперь была
его очередь.
Он немного опоздал выйти из леса, через который извилистой дорогой они шли ночью. Уже начинало
светать, но ему не хотелось забиваться куда-нибудь в глушь с пустым желудком. Внимательно
всмотревшись с опушки в село, Иван ничего подозрительного там не заметил. Большой дороги
поблизости, кажется, не было, и он через болотце, держась ближе к кустам, двинулся к крайней хате. Под
полой у него был немецкий автомат с двенадцатью патронами в магазине, добытый под Краковом,
армейские сапоги на ногах и на плечах какая-то немудреная крестьянская свитка. Внешне он напоминал
обычного сельского парубка, такого, как и все тут, без задержки дошел до огородов, потом от гумна по
стежке, что вела меж плетней, свернул к ближней хате. К несчастью, хата стояла на противоположной
стороне улицы, он оглянулся - вблизи никого не было, только где-то во дворе скрипнула дверь и
замычала корова, - должно быть, хозяйка шла доить ее. Не успел он перебежать покропленную росой
дорогу, как из соседнего двора кто-то вышел на улицу. Иван даже не взглянул на него, только
почувствовал, что тот заметил его. За углом Иван оглянулся - человека на улице не было, а возле дома
напротив высился огромный брезентовый кузов машины. Это было так некстати, тем более что во дворе
уже встревоженно крикнули. Деваться Ивану было некуда (за хатой лежал широкий заборонованный
огород), и он кинулся к раскрытым в сени дверям. В дверях стоял небритый средних лет крестьянин. Он,
наверно, все понял без слов, только побледнел немного, так как, видно, услышал окрик, взглянул на
Ивана, у которого заметно оттопыривалась пола, и отступил на шаг, пропуская в хату. Иван без единого
слова вскочил в чистенькие, прибранные сени с разбросанным по полу аиром, метнулся туда-сюда, ища
какого-нибудь укрытия, и, не найдя ничего подходящего, сквозь раскрытые двери кинулся в другую
комнату, где была печь. Там он увидел черную пасть подпечья, припал на колени, быстро выглянул в
окно, возле которого на топчане из-под полосатого самотканого одеяла высовывались три пары
коротеньких детских ног. Парня охватило дурное предчувствие - нет, попал не туда.
Но было уже поздно: во дворе затопали сапоги, и он, обдирая бока, протиснулся в смрадную узкую
дыру подпечья, сжался за выступом. В сени входили люди. Только успел затаить дыхание, как сразу