Повести
Шрифт:
порогу навстречу:
– Мамка, мамка, а у нас палтизаны!
Войдя, она сразу подалась вперед, чтобы подхватить мальчика на руки, но вдруг выпрямилась и с
недоуменным испугом взглянула на незнакомого ей человека.
– Здравствуйте, хозяйка, - со всей доброжелательностью, на которую он был способен сейчас, сказал
Рыбак.
Но хозяйка уже согнала с усталого лица удивление, мельком взглянула на стол с пустой миской, и что-
то на ее лице передернулось.
– Здравствуйте, - холодно ответила она, отстраняя от себя ребенка.
– Сидите, значит?
– Да вот как видите. Вас ждем.
– Это какая же у вас ко мне надобность?
Нет, тут не заладилось что-то, женщина явно не хотела настраиваться на тот тон, который ей
предлагал Рыбак, - что-то суровое, злое и сварливое послышалось в ее голосе.
Он пока смолчал, а она тем временем расстегнула старенький латаный тулупчик, стащила с головы
платок. Рыбак пристально вглядывался в нее - свалянные, нечесаные волосы, запыленные мочки ушей,
утомленное, какое-то серое, не очень еще и пожилое лицо с сетью ранних морщин возле рта
красноречиво свидетельствовали о непреходящей горечи ее трудовой жизни.
– Какая еще надобность?
– Она бросила платок на шест возле печи, опять повела взглядом на конец
стола с миской.
– Хлеба? Сала? Или, может, яиц на яичницу захотелось?
– Мы не немцы, - сдержанно сказал Рыбак.
– А кто же вы? Может, красные армейцы? Так красные армейцы на фронте воюют, а вы только по
зауглам шастаете. Да еще подавай вам бульбочки, огурчиков... Гэлька, возьми Леника!
– крикнула она
старшей, а сама, не раздеваясь, на скорую руку начала прибирать возле печи: горшки - на загнетку,
ведро - к порогу, веник - в угол.
За столом начал настойчиво кашлять Сотников, она покосилась на него, нахмурилась, но
промолчала; продолжая убирать, задернула грязную занавеску над лазом в подпечье. Рыбак поднялся,
сознавая, что допустил ошибку: видимо, обращаться с ней надо было построже, с этой сварливой,
раздраженной бабой.
– Напрасно, тетка. Мы к вам по-хорошему, а вы ругаться.
– Я разве ругаюсь? Если бы я ругалась, вашей бы и ноги здесь не было. Цыц вы, холеры! Вас еще не
хватало!
– прикрикнула она на детей.
– Гэля, возьми Леника, сказала! Леник, побью!
– А я, мамка, палтизапов смотлеть хочу.
– Я тебе посмотрю!
– с угрозой топнула она к перегородке, и дети исчезли.
– Партизаны!
Рыбак внимательно наблюдал за ней, размышляя: отчего бы ей быть такой злой, этой Дёмчихе? В
голове его возникали самые различные на этот счет предположения: жена полицая, какая-нибудь родня
здешнего старосты или, может, чем-либо обиженная при Советской власти? Но, поразмыслив, он
отбросил все эти домыслы, явно не вязавшиеся с нищенским видом этой женщины.
– А где твой Дёмка?
– вдруг спросил Рыбак.
Она выпрямилась и как-то настороженно, почти испуганно взглянула на него:
– А вы откуда знаете Дёмку?
– Знаем.
– Чего ж тогда спрашиваете? Разве теперь бабы знают, где их мужики? Побросали, вот и живи как
хочешь.
Она взяла с порога веник и начала заметать возле печи. Все ее размашистые движения
свидетельствовали о крайнем нерасположении к этим непрошеным гостям. Рыбак все думал, не зная,
как наконец подступиться к Дёмчихе с тем главным разговором, ради которого он дожидался ее.
– Тут, видишь ли, тетка, товарищ того...
Она разогнулась, подозрительно взглянула на Сотникова в углу. Тот двинулся, попытался встать и
заметно подавил стон. Дёмчиха на минуту замерла с веником в руках. Рыбак поднялся со скамьи.
– Вот видишь, плохо ему, - сказал он.
130
Сотников минуту корчился от боли в ноге, обеими руками держась за колено и сжимая зубы, чтобы не
застонать.
– Черт, присохла, наверно.
– А ты не дергайся. Лежи. Тебя же не гонят.
Пока Рыбак устраивал на скамье его ногу, Дёмчиха все хмурилась, но мало-помалу резковатое
выражение на ее лице стало смягчаться.
– Подложить что-нибудь надо, - сказала она и пошла за перегородку, откуда вынесла старую, с
вылезшими клочьями серой ваты, измятую телогрейку.
– На, все мягче будет.
«Так, - мысленно отметил Рыбак.
– Это другое дело. Может, еще подобреет эта злая баба». Сотников
приподнялся, она сунула телогрейку под его голову, и он, покашливая, тут же опустился снова. Дыхание
его по-прежнему было частым и трудным.
– Больной, - уже другим тоном, спокойнее сказала Дёмчиха.
– Жар, видно. Вон как горит!
– Пройдем - отмахнулся рукой Рыбак.
– Ничего страшного.
– Ну конечно, вам все не страшно, - начала сердиться хозяйка.
– И стреляют вас - не страшно. И что
мать где-то убивается - ничего. А нам... Зелья надо сварить, напиться, вспотеть. А то вон кладбище
рядом.
– Кладбище - не самое худшее, - кашляя, сказал Сотников.
Он как-то нехорошо оживился после короткого забытья, наверно, от температуры резко
раскраснелись щеки, в глазах появился лихорадочный блеск, неестественная порывистость сквозила в
его движениях.
– Что же еще может быть хуже?
– допытывалась Дёмчиха, убирая со стола миски.
– Наверно ж, в пекло