Повести
Шрифт:
он только ухмыльнулся в ответ и точным, заученным движением вдел шомпол в винтовку.
– Будет знать за что!
Сотников понемногу совладал с собой, справился с дыханием и начал успокаиваться. Все было
просто и слишком обычно. Если не пристрелят сразу, начнутся допросы и пытки, которые, конечно же,
закончатся смертью. На какое-нибудь спасение он уже не рассчитывал.
В сенях их обыскали: выгребли из карманов скудные пожитки, патроны, ременными супонями туго
скрутили руки - Рыбаку сзади, а Сотникову спереди - и усадили на шершавый глиняный пол. Затем
старший пошел в избу к Дёмчихе, а другой, которого звали Стасем, остался на пороге их караулить.
Морозный воздух сеней обжигал больную грудь Сотникова, в голове у него тошнотворно кружилось,
пощипывало на стуже примороженные уши - пилотку он потерял где-то, наверное на чердаке, и теперь
сидел с всклокоченной непокрытой головой. Мерзла и потому еще больше болела раненая нога. Колено
распухло, он с трудом сгибал его, босая стопа отекла и сделалась багрово-синей. Наверно, надо было
попросить принести бурок, но он, представив, как больно будет надеть его, решил: черт с ним! Теперь уж
все равно - пусть отмерзает нога, скоро она будет не нужна. Сидя на полу и все кашляя, он поглядывал
на конвоира - молодого, ловкого парня в черной форсистой кубанке: на его красивом, с породистым
носом лице порой мелькала живая, неожиданно человеческая улыбка. За этой улыбкой чудилось что-то
по-молодому прямодушное и даже знакомое, солдатское, что ли, - может, потому, что тот был в
армейском бушлате и справных хромовых сапожках, в которые были заправлены черные штатские
брюки. На одном плече он держал на ремне винтовку, другим прислонялся к косяку и, поплевывая белой
шелухой тыквенных семечек, поглядывал куда-то на улицу - ждал транспорт. Но транспорта пока не
было, и он, недолго потоптавшись, уселся на пороге, зажав между ног винтовку. С малого расстояния
пристально и как будто беззлобно, скорее насмешливо, осмотрел обоих.
– За паклю залезли, ха! Как тараканы!
Рыбак взглянул на него и снова опустил голову.
– А теперь вас помоют-побанят и того, мало-мало подвесят. Посушиться, ха-ха!
– засмеялся полицай
так добродушно и естественно, что Сотников невольно подумал: «Веселый, однако, малый!» Но смех
134
этого малого как-то враз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: - Такие-
сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаем кишки!
– Не знаем мы никакого Ходоронка, - уныло сказал Рыбак.
– Ах не знаете? Может, это не вы ночью стреляли?
– Мы не стреляли.
– Вы или не вы, а ребра ломать вам будем. Поняли?
Стась посерьезнел, глаза его угрожающе похолодели, и все то человеческое, что молодой добротою
лежало на его лице, как-то сразу исчезло, уступив место злой, бездушной решимости.
Рыбак негромко спросил:
– В армии служил?
– В какой армии?
– Красной хотя бы.
– С... я хотел на вашу армию, понял?
– вдруг еще пуще вызверился полицай, по-страшному округляя
свои выразительные глаза. Затем его лицо как-то постепенно преобразилось, смягчаясь, и на нем
появилась все та же подкупающая улыбка. Отставив в сторону ногу, он подошвой сапога размеренно
пошлепал по земляному полу сеней.
– А бушлат?
– Ах, бушлат! У одного жидка комиссара взял. Тому не понадобится, - сказал полицай и,
продолжительно посмотрев на Рыбака, спокойно добавил: - Твой полушубочек тоже приберем. Будила
возьмет, его очередь. Вот так. Понял?
– А не подавитесь?
– едва сдерживаясь, тихо сказал Сотников.
Стась вскинул голову.
– Что?
– Не подавитесь, говорю? Полушубочками, и вообще?
– Это зачем нам давиться? За нас Германия, понял, ты, чмур? А вот вам точно - капут! Будьте
уверены, в бога душу мать!
– свирепо закончил Стась.
Что ж, и это было просто и понятно, на другое нечего было и рассчитывать. Рыбак сделался унылым,
опустил голову. Сотников, полулежа на боку, осторожно попробовал шевельнуться - деревенело бедро,
узкая сыромятная супонь резала кисти рук.
Наконец полицай пригнал двое саней, одни остались на улице, а другие со скрипом и лошадиным
топотом подъехали под самое крыльцо. Стась поднялся с порога. Первым он втолкнул в розвальни
Рыбака, затем сильным рывком за ворот поднял с земли Сотникова. Кое-как Сотников добрался до саней
и упал на сено возле товарища; сзади в розвальни влез полицай. Возчик - староватый, напуганный
дядька в рваном тулупе - осторожно приткнулся в передке. Замерзшую босую ногу Сотников,
преодолевая боль, подтянул под полу шинели. Ему опять становилось скверно, казалось, сознание вот-
вот оставит его, огромным усилием он превозмогал немощь и боль.
Из избы почему-то не возвращался старший полицай, за ним пошел тот, что пригнал сюда сани.
Вскоре оттуда послышались голоса и плач Дёмчихи. Сотников с тревогой вслушивался - оставят ее или
нет? Минуту, похоже было, там что-то искали: постукивала о перекладину лестница, плакали дети, а
затем отчаянно, запричитала Дёмчиха: