Повести
Шрифт:
вырвался в морозную ночь и пропал. Они тревожно вгляделись в ночь - недалеко впереди, в ложбинке,
похоже, была деревня: неровная полоса чего-то громоздкого мягко серела в сумраке. Но ничего
определенного там нельзя было разобрать.
Замерев на дороге, оба всматривались, не будучи в состоянии понять, действительно ли это был крик
или, может, им показалось. Вокруг с присвистом шуршал в бурьяне ветер и лежала немая морозная ночь.
И вдруг снова, гораздо уже явственней, чем прежде, донесся человеческий крик - команда или, может,
ругательство, а затем, разом уничтожая все их сомнения, вдали бабахнул и эхом прокатился по полю
выстрел.
Рыбак, что-то поняв, с облегчением выдохнул, а Сотников, наверно, оттого, что долго сдерживал
дыхание, вдруг закашлялся.
Минуту его неотвязно бил кашель, как он ни старался унять его, все прислушиваясь, не донесутся ли
новые звуки. Правда, и без того уже было понятно, чей это выстрел: кто же еще, кроме немцев или их
прислужников, мог в такую пору стрелять в деревне? Значит, и в том направлении путь им закрыт, надо
поворачивать обратно.
Выстрелов, однако, больше не было, раза два ветер донес что-то похожее на голос - разговор или
окрик, не разобрать. Выждав, Рыбак сквозь зубы зло сплюнул на снег.
– Шуруют, сволочи! Для великой Германии.
Они еще постояли недолго, прислушиваясь к ветреной тиши, обеспокоенные вопросом: что делать
дальше, куда податься? Будто еще на что-то надеясь, Рыбак продолжал вглядываться в ту сторону, где
во мраке исчезала дорога; Сотников же, отвернувшись от ветра, начинал мелко, простудно дрожать.
– Значит, туда нечего и соваться, - решил Рыбак, озадаченно переминаясь на скрипучем снегу. -
Может, давай ложбинкой пройдем? Тут где-то, помнится, еще должна быть деревушка.
– Давай, - односложно согласился Сотников и зябко передернул плечами.
Ему было все равно куда идти, лишь бы не стоять на этом пронизывающем ветру. Чувства его
дремотно тупели, по-прежнему кружилась голова. Все его усилия теперь уходили только на то, чтобы не
споткнуться, не упасть, ибо тогда он, наверное, уже не поднялся бы.
Они свернули с дороги и по снежной целине направились туда, где широким пятном темнел какой-то
кустарник. Снег на склоне сначала был мелкий, по щиколотку, но постепенно становился все глубже,
особенно в низинке. К счастью, низинка оказалась неширокой, они скоро перешли ее и повернули вдоль
зарослей мелколесья, близко, однако, не подходя к ним. Сотников плохо ориентировался на этой
местности и во всем полагался на Рыбака, который облазил здешние места еще осенью, по черной
тропе, когда их небольшой отряд только еще собирал силы на Горелом болоте. Начав с небольшой
диверсии на дороге, этот отряд затем перешел к делам поважнее - взорвал мост на Ислянке, сжег
льнозавод в местечке, но после убийства какого-то крупного немецкого чиновника оккупанты
всполошились. В конце ноября три роты жандармов, оцепив Горелое болото, начали облаву, из которой
они едва вырвались тогда в соседний Борковский лес.
Сотников, однако, в то время был далеко отсюда и едва ли помышлял о партизанах. Он делал третью
попытку пробиться через линию фронта и не допускал мысли, что может оказаться вне армии.
Двенадцать суток пробиралась из-под Слонима на восток небольшая группа артиллеристов - тех, кто
уцелел из всего когда-то мощного корпусного артиллерийского полка. Но на Березине во время
переправы почти вся она была расстреляна из засады, а кто уцелел или не пошел ко дну, очутился в
плену у немцев. В числе этих последних, на счастье или беду, оказался и Сотников.
Да, это были отличные ребята, его артиллеристы, разведчики, огневики и связисты. Круглый год он
получал с ними только пятерки и благодарности от начальства за боевую подготовку, мастерство и
меткую стрельбу на полковых, армейских и показных учениях. Думалось, разразится война, и им будут
обеспечены блестящая победа, ордена, газетная слава и все прочее, к чему они были вполне
подготовлены и чего, безусловно, заслуживали. По крайней мере, больше других.
Но на войне все получилось иначе. Случилось так, что в распоряжении батареи осталось несколько
считанных секунд, и наибольший результат дали те, кто скорее сориентировался, проворнее успел
зарядить, кто просто оказался ловчее и не растерялся в момент, когда у него самого задрожали руки.
Рыбак уверенно шагал впереди вдоль опушки леска. Сотников опять приотстал, его суконные
растоптанные бурки, недавно доставшиеся ему от убитого партизана из местных, ровно шорхали по
168
снежной замяти. Их путь лежал вниз, ветер заходил сбоку, месяц тускло и ровно блестел с небосклона.
По-прежнему было морозно и ветрено, от стужи у Сотникова все сжалось, одеревенело внутри.
Казалось, никогда в жизни он не испытывал такого собачьего холода; как в эту февральскую ночь. От
усталости и однообразного шуршания ветра в бурьяне голова его полнилась гулом и путаницей
невнятных фраз, разговоров. В тусклой сумятице мыслей порой явственно проглядывало что-то из его
прошлого...
Наихудшее из всего состояло для Сотникова в том, что это был его первый и его последний
фронтовой бой, к которому комбат готовился в течение всей своей службы в армии. К сожалению, этот