Повести
Шрифт:
вообще, наверно, ничего нельзя было делать. Только сейчас он почувствовал, как здорово измотался за
истекшую ночь, его начало клонить в сон, но мысли тревожно сновали в голове, не давая забыться.
Вдруг он подумал, что неплохо бы сговориться со старостой и отрицать их заход в Лесины - пусть бы
Петр сказал, что приходили другие. Если разобраться, так старосте уже все равно, на кого указывать, а
им, возможно, это еще помогло бы. Какой-либо вины или даже неловкости по отношению к Петру Рыбак
нисколько не чувствовал - разве впервые ему таким способом приходилось добывать продукты? Да и
взяли всего только овцу, и не у какой-нибудь многодетной семьи, а у самого старосты - было о чем
заботиться. С этой стороны он оставался совершенно спокойным и только удивлялся, как это староста
не сумел оправдаться перед полицией и позволил себя засадить в этот вонючий подвал.
Прошел час или больше, Сотников не возвращался, и Рыбак не без короткого сожаления подумал,
что, может, его там и убили. Разговаривать ему ни о чем не хотелось. Он чувствовал, что вот-вот должны
прийти и за ним, и тогда начнется самое худшее. Все думая и прикидывая и так и этак, он старался найти
какую-нибудь возможность перехитрить полицию, вывернуться совсем или хотя бы оттянуть приговор.
Чтобы оттянуть приговор, видимо, имелось лишь одно средство - затянуть следствие (все-таки должно
же быть какое-то следствие). Но для этого надо было найти веские факты, чтобы заинтересовать
полицию, ибо, если та порешит, что ей все ясно, тогда уж держать их не станет. Тогда им определенно
конец.
В подвале было тихо и сонно, лишь откуда-то сверху доносились голоса, топот сапог в здании.
Временами топот становился довольно громким, что-то приглушенно стучало, явственно врывался чей-
то крикливый голос. Вся эта суматошная возня наверху не могла не напомнить ему о Сотникове, и у
Рыбака мучительно сжималось сердце - бедный невезучий Сотников! Но, по-видимому, та же участь
ждала и его... Правда, он не хотел думать об этом - он старался понять, как уйти от расправы и, может,
201
еще и пособить Сотникову. Но, видно, все это было напрасно. Сквозь маленькое, чем-то заставленное
снаружи окошко в камеру пробивались тусклые сумерки, в которых слабо брезжило светловатое пятно на
затоптанной соломе да белела под окном поникшая голова старосты. Тот неподвижно сидел у стены,
погрузившись в свои тоже, разумеется, невеселые мысли, - теперь каждый переживал за себя.
– Говорили, кто-то полицая ночью поранил, неизвестно, выживет ли, - после долгого молчания сказал
старик.
Для Рыбака это сообщение не было новостью, он только забыл об этом ранении и теперь
встревожился еще больше. Однако разговор перевел на другое.
– Тебя уже брали наверх?
– спросил он с робкой надеждой, что очередь на допрос, возможно, еще не
его.
Но староста тут же разрушил эту его надежду.
– На допыт? А как же! Сам Портнов допрашивал.
– Какой Портнов?
– Следователь их.
– Ну и как? Здорово били?
– Меня-то не били. За что меня бить?
Рыбак затаив дыхание слушал: хотелось по возможности предугадать, что ждало его самого.
– Этот Портнов, скажу тебе, хитрый как черт. Все знает, - сокрушенно заметил старик.
– Но ты же вывернулся.
– А что мне выворачиваться! Вины за мной никакой нет. Что перед богом, то и перед людьми.
– Такой безгрешный?
– А в чем мой грех? Что не побег докладывать про овцу? Так я стар уже по ночам бегать. Шестьдесят
семь лет имею.
– Да-а, - вздохнул Рыбак.
– Значит, кокнут. Это у них просто: пособничество партизанам.
Все тем же бесстрастным голосом Петр сказал:
– Ну что ж, значит, судьба. Куда денешься...
«Какая покорность!» - подумал Рыбак. Впрочем, шестьдесят семь лет - свое уже прожил. А тут всего
двадцать шесть, хотелось бы еще немного пожить на земле. Не столько страшно, сколько противно
ложиться зимой в промерзшую яму...
Нет, надо бороться!
А что, если ко всей этой истории припутать старосту? В самом деле, если представить его
партизанским агентом или хотя бы пособником, сказать, что он уже не впервые оказывает услуги отряду,
направить следствие по ложному пути? Начнут дополнительно расследовать, понадобятся новые
свидетели и показания, пройдет время. Наверно, Петру это не слишком прибавит его вины перед
немцами, а им двоим, возможно, и поможет.
Предавшись своим размышлениям, он вдруг встрепенулся от неожиданности - рядом тихонько
зашуршала солома, и что-то живое и мягкое перекатилось через его сапог. Староста в углу брезгливо
двинул ногой: «Кыш, холера на вас!», и в тот же момент Рыбак увидел под стеной крысу. Шустрый ее
комок с длинным хвостом прошмыгнул краем пола и исчез в темном углу.
– Развелось их тут, - сказал Петр.
– И на людей не смотрят - носятся, как холеры какие. Наверно, еще
Ицковы. Когда-то тут лавка была. Ицка конфеты продавал. Потом сельпо открыли. Сколько поменялось
порядков, а крысы все шныряют.
– Крысам теперь только и шнырять.
– Ну. Кому же их выводить? Человек за человеком охотится - не до крыс. Ах ты боже мой...