Повести

Быков Василий Владимирович

– Нон.

С озорным упрямством в глазах, поблескивая зубами, она принялась грызть свою горбушку.

– Бери, говорю.

– Нон.

– Бери.

– Нон, - не сдавалась она, смеясь глазами.

– Упрямая. Ну как хочешь, - сказал Иван и откусил от своего куска.

Она быстро проглотила все, разумеется, не наелась и тайком стала поглядывать на оттопыренный

карман тужурки. Иван, неторопливо жуя, замечал ее взгляды и невольно сам начал думать: а не съесть

ли все без остатка, чтоб хоть один раз утолить голод? Но все же усилием воли отогнал эти мысли, потому

что слишком хорошо знал цену даже и такому крохотному кусочку, как этот.

– Еще хочешь?
– спросил он наконец, доев сам.

Она с подчеркнутой решимостью, словно боясь передумать, покрутила головой.

– Нон! Нон!

– А это?
– кивнул он на корку, все еще лежавшую на середине тужурки.

– Джулия нон.

– Тогда давай так: пополам.

– Вас ист дас - пополям?

Девушка вопросительно сморщила носик. Солнце светило ей в лицо, и она невольно гримасничала,

словно шутя дразнила Ивана.

Он разломил корку и одну часть дал ей. Она нерешительно взяла и, откусив маленький кусочек,

посасывала его.

– Карашо. Гефтлинген чоколядо.

– Да уж при такой жизни и хлеб - шоколад.

– Джулия бежаль Наполи - кушаль чоколядо. Хляб биль мале - чоколядо много, - сказала она, щуря

темные, как ночь, глаза.

Иван не понял:

– Бежала в Неаполь?

– Си. Рома бежаль. От отэц бежаль.

32

– От отца? Почему?

– А, уна... Една историй, - неохотно отозвалась она, еще откусила кусочек и пососала его. Потом с

чрезмерным вниманием осмотрела корку.
– Отэц хотель плёхой марито. Русско - ето муж.

Муж! Это слово неожиданно укололо его сознание, он сжал челюсти и нахмурился. Она, видимо,

почувствовала это, с лукавинкой в глазах искоса взглянула на его омрачившееся лицо и усмехнулась:

– Нон марито. Синьор не биль муж. Джулия не хотель синьор Дзангарини.

Иван, все еще хмурясь, спросил:

– А почему не хотела?

– О, то биль уно сегрето.

– Какой секрет?

Она, бросая смешливые взгляды то по сторонам, то исподлобья на него, сосала корку, а он сидел,

уставившись в землю, и дергал с корнями пучки травы.

– О, сегрето! Маленько сегрето. Джулия любиль, любиль... как ето русско?.. Уно джовинотто - парень

Марио.

– Вот как?
– сказал он и отбросил вырванный пучок травы, ветер сразу рассеял в воздухе травинки.

Иван повернулся боком. Теперь он почему-то не хотел смотреть на нее и лишь мрачно слушал. А она,

будто не чувствуя этой перемены в нем, говорила:

– Карашо биль парень. Джулия браль пистоля, бежаль Марио Наполи. Наполи гуэрро, война.

Итальяно шиссен дойч. Джулия шиссен, - она вздохнула.
– Партыджано итальяно биль мало, тэдэски

мнёго.

– Что, против немцев воевали?
– догадался Иван.

– Си. Да.

– Ого!
– сдержанно удивился он и спросил: - А где же теперь твой Марио?

Она ответила не сразу, поджав колени к груди, гибкими руками обхватила длинные ноги и, положив на

них подбородок, посмотрела вдаль:

– Марио фу уччизо.

– Убили?

– Си.

Они помолчали. Иван уже превозмог свою скованность, взглянул на нее. Она, став серьезной,

выдержала этот взгляд. Потом глаза ее начали заметно теплеть под его взглядом. Недолгая печаль в них

растаяла, и она рассмеялась.

– Почему Иван смотри, смотри?

– Так.

– Что ест так?

– Так есть так! Пошли в Триест.

– О, Триесте!
– она легко вскочила с травы. Он также встал, с неожиданной бодростью размашисто

перекинул через плечо тужурку. По огромному полю маков они пошли вниз.

Солнце припекало все больше. Тень от Медвежьего хребта постепенно укорачивалась в долине,

знойное пепельное марево дрожало на дальнем подножии горы, окутывало лесные склоны. Только

снежные хребты вверху ярко сияли, выставив, как напоказ, каждое блеклое пятно на своих пестрых

боках.

– Триесте карашо. Триесте партыджано! Триесте море!
– оживленно лепетала Джулия и, очевидно, от

избытка переполнявших ее радостных чувств запела:

Ми пар ди удире анкора,

Ля воче туа, им мэдзо ай фьори31.

Она негромко, но очень приятно выводила напевные слова. Он не знал, что это была за песня.

Мелодичные ее переливы напоминали мерное волнение моря. Что-то безмятежное и доброе,

очаровывая, влекло за собой...

Пэр нон софрире,

Пэр нон морире

Но ти пенсо, э эти амо...32

Иван затаив дыхание слушал этот мелодичный отголосок другого, неведомого мира, как вдруг

девушка оборвала песню и повернулась к нему:

– Иван! Учит Джулия «Катуша»!

– «Катюшу»?!

31 Мне до сих пор слышится

Твой голос среди цветов (итал.)

32 Чтобы не страдать,

Чтобы не умирать,

Я думаю о тебе и тебя люблю... (итал.)

33

– Си. «Катушу».

Ра-а-сцетали явини и гуши,

По-о-пили туани над экой...
–

пропела она, откинув голову, и он засмеялся: так это было неправильно и по-детски неумело, хотя

мелодия у нее получалась неплохо.

– Почему Иван смехио? Почему смехио?