Повести
Шрифт:
Иван подсознательно чувствовал, что дело тут было не в нем: в душе обоих рождалось нечто великое и
важное, перед которым всякая расчетливость казалась унизительной.
Вот жди теперь неизвестно чего! Можно было представить себе, как восприняла бы Джулия его
правду, высказанную без обиняков, могла ли она понять всю сложность того, что происходило в его
стране?
Что и говорить, действительно, положение его было более чем затруднительное.
Ну и пусть! Он не станет ей врать, скажет все как было, и, если у этой девушки чуткое сердце в груди,
она поймет, что никакой он не власовец, и как должно отнесется к нему и к его достойному уважения
пароду. Это Иван вдруг понял с отчетливой ясностью, и ему стало легче и спокойнее - будто решилось
что-то и осталось только дождаться результата.
18
Но дождаться у Ивана не хватило терпения.
Джулия, отвернувшись, сидела поодаль, задумчиво ковыряя землю, и он, помедлив, взял тужурку и
тихонько побрел к ней. Услышав его шаги, она вздрогнула, бросила на него протестующий взгляд, быстро
вскочила и побежала по склону дальше. Он неторопливо взобрался на голый пригорок и остановился.
Надо было ждать, а может, и идти - он просто не знал, что делать. Девушка же отбежала немного и, не
оглядываясь, укрылась за острым камнем, который, словно огромный причудливый клык, торчал из
травы.
Тогда он бросил к ногам тужурку и лег на нее, решившись терпеливо ждать, что последует дальше.
Стало жарко. От нагретой солнцем известковой земли, поросшей жесткой, как сивец, травой, несло
сухим пыльным зноем - совсем как от натопленной русской печи. Голые Ивановы плечи, спина изнывали
от жары и пота. Вокруг в луговой траве мелькала и порхала в воздухе разноцветная мошкара. Изредка он
поглядывал на камень, за которым спряталась Джулия, но та все не показывалась, и от истомы и духоты,
от неопределенности ожидания его начала одолевать дремота. Видно, ягоды или зной притупили чувство
голода, зато захотелось пить. «Вот еще не было заботы!» - подумал Иван. Надо бы идти, как можно
ближе подобраться к снежному хребту, отыскать там какой-нибудь переход, добыть провианту. В самом
деле, более чем нелепо обернулось все в этом его довольно удачном побеге. Чтобы не дать дремоте
одолеть себя, он начал долбить каменным осколком землю, откуда-то из травы перед ним появился
большой, черный, с огромными клешнями жук; очевидно удивленный неожиданной встречей, жук
остановился, вытаращил рачьи глаза и ждал, грозно шевеля длинными подвижными усами. От легкого
прикосновения камешком жук, растопырив все свои шесть пар ног, повалился на бок.
Иван занес было руку, чтобы щелчком отбросить прочь эту не очень приятную тварь, как вдруг
услышал сзади шаги.
Он повернулся так резко, что человек, видимо, от неожиданности громко крикнул и с необыкновенной
ловкостью отпрянул в сторону. Подкрался он совсем близко и теперь настороженно стоял в траве,
умоляюще глядя на Ивана безумными глазами. Это был все тот же сумасшедший гефтлинг.
– Привет!
– иронически улыбнувшись, сказал Иван.
– Живем, значит?
36
Иван удивился, он никак не ожидал увидеть его тут, такого же дикого, загнанного, почерневшего от
пота и грязи, с почти нечеловеческим выражением на иссохшем лице, в расстегнутой куртке и
изодранных в клочья штанах. К тому же немец хромал, еле ступая на одну ногу. Но гляди ты,
притащился, при таком состоянии просто завидным было его упрямство. Как привидение, он неотступно
следовал за ними, неизвестно на что рассчитывая.
– Брот!
– тихо, но с отчаянием в голосе произнес немец.
– Опять брот?
– удивился Иван.
– Ты что, на довольствии у нас?
Сумасшедший сделал несколько нерешительных шагов к Ивану:
– Брот!
– Ты же собирался в гестапо. К своему Гитлеру.
– Никс Гитлер! Гитлер капут.
– Капут? Давно бы так.
Вряд ли понимая его, сумасшедший, растопырив костлявые руки, терпеливо и настороженно ждал.
– Ладно, несчастный ты Фриц!
Иван запустил руку в тужурку и, не вынимая оттуда буханки, отломил маленькую корку хлеба. Увидев
ее в руках у Ивана, немец оживился, глаза его заблестели, дрожащие кисти рук в коротких оборванных
рукавах потянулись вперед:
– Брот, брот!
– Держи! И проваливай отсюда.
Иван бросил хлеб немцу, но тот не поймал его, опрометью бросился на землю, обеими руками
схватил корку вместе с травой и песком и вскочил. Затем, трусливо оглядываясь, боком подался вниз по
склону, все быстрее и быстрее семеня ногами, видно ожидая и боясь погони.
«Может, отвяжется теперь», - подумал Иван. То, что этот гефтлинг опередил их, было безопаснее, чем
если бы он все время шел сзади. Иван задумчивым взглядом проводил его, пока тот не скрылся во
впадине, и снова лег.
Вчерашний его гнев к этому человеку угас, хотя он не чувствовал к нему и жалости - слишком живы
были в его памяти многочисленные образы людей, которых загубили немцы. Правда, он мог быть и
антифашистом по убеждениям, доведенным до животного состояния жестокостью своих
соотечественников, но мог оказаться и штрафником из нацистской шайки, которому не повезло где-то в