Повести
Шрифт:
– Расцветали яблони и груши, - четко выговаривал он.
– Поплыли туманы над рекой.
Она со смешинкой в глазах выслушала и закивала головой:
– Карашо. Понималь.
Ра-асцетали явини и груши...
– Вот теперь лучше, - сказал он.
– Только не явини, а яблони, понимаешь? Сад, где яблоки.
– Да, понималь.
С усердием школьницы она начала петь «Катюшу», отчаянно перевирая слова, и оттого ему было
смешно и хорошо с ней, будто с веселым,
улыбался в душе от тихой и светлой человеческой радости, какой не испытывал уже давно. Неизвестно
откуда и почему родилась эта его радость - то ли от высокого ясного неба, щедрого солнца, то ли от
картинного очарования гор или необъятности простора, раскинувшегося вокруг, а может, от невиданного
торжества маков, удивительно крепкий аромат которых наполнял всю долину. Казалось, чем-то
праздничным, сердечным дышало все среди этих гор и лугов, не верилось даже в опасность, в плен и
возможную погоню и почему-то думалось: не приснился ли ему весь минувший кошмар лагерей с
эсэсманами, со смертью, смрадом крематориев, ненавистным лаем овчарок? А если все это было на
самом деле, то как рядом с ним могла существовать на земле эта первозданная благодать - какая сила
жизни сберегла ее чистоту от преступного безумия людей? Но то отвратительное, к сожалению, не
приснилось, оно не было призраком - их разрисованная полосами одежда ежеминутно напоминала о
том, что было и от чего они окончательно еще не избавились. И тут, среди благоухающей чистоты земли,
эта их одежда показалась Ивану такой ненавистной, что он сорвал с себя куртку и прикрыл ее тужуркой.
Джулия перестала петь и, улыбнувшись, осмотрела его слегка загоревшие, широкие плечи.
– О, Эрколе! Геркулес! Руссо Геркулес!
– Какой Геркулес. Доходяга!
– скромно возразил. Иван.
– Нон, нон! Геркулес!
Она шутливо хлопнула его по голой спине и обеими руками сжала опущенную вниз руку.
– Сильно, карашо, руссо. Почему плен шель?
– Шел! Вели, вот и шел.
– Надо бить фашисте!
– она решительно взмахнула в воздухе маленьким кулачком.
– Бил, пока мог. Да вот. .
Подняв локоть, он повернулся к ней другим боком, и на ее подвижном личике сразу отразилась
жалость, почти испуг.
– Ой, ой! Санта Мария!
– Вот и Геркулес, - вздохнул он.
– Болно? - бережным прикосновением она осторожно пощупала огромный широкий рубец - след
ножевого штыка. Он решительно потер бок.
– Уже нет. Отболело.
– Ой, ой!
– Да ты не бойся, чудачка, - ласково сказал он.
– А ну сильней.
Она никак не осмеливалась, и он, взяв в ладонь ее тонкие пальцы, надавил ими на шрам. Джулия
испуганно вскрикнула и прижалась к нему. Иван придержал девушку за плечи, и это короткое
прикосновение опять заставило его поспешно отстраниться от нее. «Нет, так нельзя! Нельзя себя
распускать! Надо скорее уходить».
– Вот что, - нахмурившись, сказал Иван, коротко взглянув на Джулию. - Надо быстрее идти,
понимаешь?
– Я, - согласилась она, усмехнувшись и с какой-то испуганно-затаенной мыслью глядя ему в глаза.
17
Они спустились по склону от верхней границы луга к его середине. Тут маки начали постепенно
редеть, уступая место другим цветам. Кое-где сидели скопления душистых незабудок, качались на ветру
колокольчики, от густого аромата желтой азалии кружилась голова. Местами в цветочных зарослях
попадались каменистые плеши, возле них всегда было много колючей щебенки, особенно докучавшей
его босым ногам. Иван начал осторожнее выбирать путь, поглядывая под ноги. Один раз перед его
глазами в траве сверкнула красная капля, он нагнулся - между зубчатыми листочками рдело несколько
крупных ягод земляники. Только он сорвал их, как рядом увидел еще такие же красные ягоды. Тогда Иван
положил тужурку, присел; Джулия тоже со счастливым криком бросилась собирать ягоды.
34
Их было много - крупных, сочных, почти всюду спелых. Иван и Джулия собирали и ели их - жадно,
пригоршнями, забыв о погоне и об опасности. Прошло немало времени, солнце передвинулось на
другую сторону неба и в упор освещало долину с перелесками и изрезанный извилинами расселин
Медвежий хребет.
Обливаясь п отом, Иван ползал на коленях, раздвигая руками траву, когда услышал позади шаги
Джулии. Он оглянулся и, вытирая лоб, сел на землю. Пряча в живых глазах лукавую усмешку, девушка
быстро подошла к нему, опустилась на колени и развернула уголок своей куртки. На измазанной
земляничным соком поле краснела рассыпчатая кучка ягод.
– Битте, руссо Иван, - нарочито жеманно предложила она.
– Ну зачем? Я уже наелся!
– Нон, нон. Эссэн! Эссэн!
Захватив в горсть ягод, она почти силой заставила его съесть их. Потом съела немного сама и снова
поднесла горсть к его рту. Ягоды из ее рук имели почему-то совсем другой вкус, чем съеденные по одной.
Он вобрал их в рот губами и шутливо прихватил зубами теплую душистую кожицу ее ладони.