Повести
Шрифт:
поисках какого-нибудь выхода. У него не было карты, и совершенно неясной была обстановка,
встреченные в пути красноармейцы давали самые противоречивые сведения. Ясно было одно - наши
отошли далеко, немцы устремились к Москве. В нескольких случайных стычках он потерял еще трех
человек, двое исчезли в ночи: может, отбились в темноте и пристали где к другим группам, а может, и того
хуже. С ним осталось лишь четверо, они забрели в какую-то лесную глухомань, где уже не было ни
немцев, ни наших, и вдруг эта случайная встреча с группой разведчиков на лесной просеке.
Капитан все-таки что-то натряс из карманов и свернул тоненькую куцую цигарку. Остальные молча и,
как показалось лейтенанту, с затаенной грустью наблюдали за своим командиром.
– Как зажигалка, цела?
– спросил капитан, вправляя в синие брюки вывернутые карманы.
– Какая зажигалка?
– удивился Ивановский.
И вдруг он все вспомнил.
Действительно, месяц назад под Касачевом, где они стояли тогда в обороне, как-то перед рассветом
начальник разведки полка привел на батарейный НП незнакомого командира в фуражке и с орденом
Красного Знамени на габардиновой гимнастерке. Как чуть рассвело, они стали что-то рассматривать в
стереотрубу на немецкой стороне, что-то отмечая на карте. Потом вместе позавтракали. Капитан еще
угостил Ивановского «Казбеком» и, прикуривая, обратил внимание на его трофейную зажигалку - фигурку
буддийского монаха. Зажигалка действительно была занятная: при легком нажатии на пружину у монаха
отскакивала часть черепа и появлялся огонек пламени.
Зажигалка оказалась цела, теперь Ивановский достал маленькую черную фигурку, большим пальцем
нажал на пружину. Но в этот раз огонек не появился, наверно, вышел бензин.
– Забавно, забавно, - сказал капитан.
– Жаль, курить нечего.
– У нас тоже ни табачинки, - сказал Ивановский.
Их лица стали серьезными, капитан натянул на плечи свою изодранную куртку. В ощущения враз
ворвалась невеселая фронтовая действительность.
– Давно бедствуете?
– спросил капитан.
– Да вот с семнадцатого. Как смяли тогда под Касачевом.
– Ясно. Что ж, пойдем вместе. Вот тут на моей карте обозначен стык, сюда и попробуем сунуться.
Они пробирались еще четверо суток, но никакого стыка в немецкой линии фронта не обнаружили, как,
впрочем, не обнаружили и самого фронта. Стояла глубокая осень, листва на деревьях вся облетела,
после холодных затяжных дождей наступила ранняя промозглая стужа. Дороги были забиты обозами,
автомобилями и вездеходами наступающих и тыловых немецких частей. Бойцы устали от многодневной
ходьбы по бездорожью, от голода. Некоторых начала донимать простуда, кашель. Лейтенанта не
переставали мучить чирьи по всему телу. А потом в группе появился раненный в ногу разведчик, который
не мог идти сам, и они по очереди несли его на самодельных, изготовленных из жердей и плащ-палатки
носилках. По этой причине они не могли идти быстро, но командир не хотел оставлять разведчика. Это
был действительно ценный разведчик, свободно говоривший по-немецки, голубоглазый и светловолосый
атлет по фамилии Фих. Ранило его случайно, когда они днем заскочили в деревню, чтобы расспросить о
дороге и разжиться чем-нибудь из еды, и уже в самом начале улицы напоролись на немцев. Первого
вышедшего из двора немца капитан свалил ударом ножа в шею. Это оказался офицер, и Волох по
старой привычке разведчика первым делом схватился за его полевую сумку. Но следом за офицером
шли еще двое, один из них выстрелил из пистолета и угодил Фиху в бедро. Хорошо, Балаенко дал
60
очередь, немец упал, и они все бросились наутек, подхватив раненого, который после этого выстрела не
сделал уже ни одного шага по земле. Наверное, немецкая пуля повредила у него какой-нибудь важный
нерв, нога обвисла, как плеть. К тому же началось какое-то осложнение, поднялся жар. Длительные
переходы причиняли неимоверные страдания раненому, повязка все время сбивалась, рана
кровоточила; Фих, сжав зубы, страдал, все больше мрачнел и уходил в себя.
Так прошло несколько дней.
Однажды они остановились передохнуть на заросшем дубняком пригорке. Лиственный лес весь уже
стоял обнаженный, лишь корявые низкорослые дубки продолжали шелестеть на ветру своей сильно
пожухлой, но еще по-летнему густою листвой. Здесь было относительное затишье, дубняк надежно
укрывал их от чужих глаз. Как только остановились, разведчики попадали наземь, с молчаливой
отрешенностью на изможденном лице лежал на носилках Фих. Волох сидел возле и соломиной
задумчиво колупал в зубах. Есть было нечего, курить тоже. Двое разведчиков ушли на поиски жилья,
чтобы раздобыть какой-нибудь кусок хлеба для раненого.
– Слушай, Фих, - вдруг сказал капитан.
– Ты не беспокойся, мы тебя не оставим. Мы тебя вынесем, и
все будет ладно. Главное - не падай духом.
– Отдай мне пистолет, - слабым голосом протянул Фих.
Два дня подряд он непрестанно требовал свой пистолет, который, заподозрив неладное, у него вынул