Повести
Шрифт:
из кобуры Волох. Теперь всякий разговор с раненым начинался и кончался его требованием вернуть
пистолет.
– Ну вот, ты опять за свое! Отдам я тебе пистолет. Но сначала надо тебя донести до своих.
– Отдайте мой пистолет! Зачем взяли? Зачем эти заботы? Для оправдания вашей совести? Плюньте,
капитан...
Уговорить его было невозможно, капитан понимал это и особенно не уговаривал. Их положение не
оставляло места иллюзиям, да они и не нуждались ни в каких иллюзиях. Безнадежность состояния Фиха
была очевидной как для него самого, так и для всех восьмерых в группе, включая старого его дружка
сержанта Рукавицына, всю дорогу выхаживавшего раненого как только было возможно. Беда, однако,
состояла в том, что возможности его были весьма ограниченны. Фих таял на глазах, и Рукавицын, по
существу, ничем не мог ему пособить. С убитым видом он сидел над товарищем и грязным платком
вытирал холодную испарину с его бледного лба.
– Да-а, дела, - сказал капитан.
– Что же нам с тобой делать?
Вопрос был почти риторический, никто не мог и не пытался на него ответить. Впрочем, капитан и не
ждал ответа, он просто размышлял вслух. Однако на этот раз долго размышлять ему не пришлось -
вернулись двое разведчиков и сообщили, что деревень нигде нет, а обнаруженная поблизости сторожка
стоит пустая, ничем съестным поживиться там не удалось. Но на обратном пути разведчики видели, как
по дороге в соседний лесок одна за другой шли груженые немецкие машины, которые быстро там
разгружаются и налегке возвращаются прежней дорогой. По всей видимости, в лесок перебазируется
какой-нибудь крупный немецкий склад.
Они, разумеется, знали, что склады могут быть разные: с фуражом, боеприпасами, горючим,
вещевым, инженерным или даже химическим имуществом. Но могут быть также и с продовольствием.
Наверно, вероятность последнего предположения показалась изголодавшимся бойцам наибольшей, и
капитан живо вскочил на ноги.
– А ну где? Далеко?
– Да километра два отсюда.
Они снялись с места и скоро прошли дубнячок, потом обошли по краю овражек, перешли мокроватую
луговинку, снова вошли в колючий густой кустарник, на выходе из которого по команде Волоха все разом
замерли. Сквозь чащу ольшаника было видно, как по ухабистой, разбитой дороге в редкий сосновый
лесок тащились тяжело груженные семитонные «бюссинги», где-то там они разгружались и скоро бежали
вниз, наверно, за новой партией груза. Капитан сразу сел, где стоял, достал из-за пазухи бинокль.
Разведчики опустили на землю носилки с Фихом.
– Ух ты, что там наворочено! Вот это да!
– удивился капитан.
– Проволокой обносят, так, так. А подходы,
в общем, хорошие. Вот бы, когда стемнеет. На-ка, прикинь, - сказал он, передавая бинокль Ивановскому.
Лейтенант, отыскав в голых ветвях прогалину, направил на лес бинокль. Отчетливо было видно, как там
разгружали машины. Работали, кажется, пленные, в некотором отдалении от них маячили темные
фигуры в длинных шинелях с винтовками в руках. Под высокими редкими соснами на пригорке
вытянулись длинные ряды каких-то громоздких зеленых и желтых ящиков. Несколько ранее сложенных
штабелей были укрыты брезентом.
– Интересно, что? - рассуждал капитан. - Но все равно. Устроим фейерверк на всю Смоленщину.
Рукавицын, у тебя противотанковая граната цела? Хорошо. А тол ты еще не выбросил, Погребняк?
Ракеты надо приготовить тоже. Пригодятся.
Он тут же, в ольшанике, наскоро изложил свой план нападения на склад, распределил обязанности
между горсткой усталых, голодных людей. Присматривать за раненым поручил сначала двоим, а потом
только одному Рукавицыну. Своим заместителем назначил его, Ивановского. Решили выступать, как
только стемнеет.
– Веселенькая будет ночь! - радовался капитан, потирая озябшие руки. - Закурить бы теперь, да
нечего.
61
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Наверное, лучше будет взорвать. Под проволокой протащить заряд со шнуром, подложить под
штабель. Часового отвлечь куда-нибудь в сторону. Как это сделать - Ивановский знал, когда-то учил
капитан Волох. Есть несколько способов. Лучше бы, разумеется, вовсе снять часового, но, если объект
большой, часовых будет несколько, всех не снимешь.
Так, размышляя, Ивановский небыстро спускался на лыжах с неприметного в ночи пригорка. В
снежной темени вообще не рассмотреть было, где пригорочек, а где ложбина, он лишь чувствовал это по
весу лыж на ногах, которые то вдруг тяжелели, и появлялась надобность помогать себе палками, то
бежали по снегу охотнее.
Ивановский все время держал на юг, изредка проверяя направление по компасу. Справа в туманной
мгле, то приближаясь к лыжне, то удаляясь от нее, петляла речушка, которую он узнавал по неровному
шнурку кустарника на берегу. Слева к ней сбегали окончания невысоких пригорков, которые то и дело
приходилось пересекать лыжникам.
Съехав с очередного пологого склона, Ивановский остановился. Лыжи затрещали в каких-то сухих
бодыльях, и лейтенант поглядел в сторону, чтобы обойти их. Сзади по одному приближались и
останавливались его бойцы.
– Ну как?
– спросил он на полный голос. Здесь, кажется, уже никто не мог их услышать.
– Угрелись, лейтенант, - тяжело дыша, ответил, подъезжая, Лукашов; белый, заметный даже в ночи