Повести
Шрифт:
И вдруг снова ослеп от невероятно яркого света, который прямо с небес мощно обрушился на пойму -
снег засиял, заискрился, тени от кустарника широким полукругом быстро повернулись на пойме, ярко
отпечатавшись на снегу, и замерли. Замер и он, с каждым мгновением чувствуя трескучие пулеметные
очереди. Как всегда в минуту наибольшей опасности, мысль его среагировала с предельной быстротой,
он понял, что это от пуньки, значит, совсем уже близко. Ракета вся без остатка сгорела в вышине, но по-
прежнему было тихо, и он снова стиснул веки, чтобы переждать ослепление. Если заметили, то надо
подаваться назад, за речку, под защиту ее бережка, а если нет. . Тогда быстрее надо ползти вперед,
подальше от этого проклятого места, где тебя так нагло подсвечивают с обеих сторон.
Выстрелов все не было, значит, еще не заметили, и он с дерзкой решимостью рванулся вперед, вдруг
ощутив в себе новый порыв риска и удачливости. Быстрей, быстрей! С неожиданной силой и ловкостью
он полз вдоль берега, весь закопавшись в снегу, который нещадно забивал лицо, рот, не давал дышать и
слепил глаза. Когда же зрению возвратилась прежняя способность различать в темноте, он вдруг
отметил, что слева от деревни его прикрывает какой-то бугорок высотой по колено, - наверно, обмежек
на границе нивы и покоса. Это его куда как обрадовало, теперь он уже не страшился ракет: вся его воля
устремилась к единственной цели - вперед!
56
Он полз долго и быстро. Под одеждой на груди и спине уже все стало мокрым от пота и снега, на
своих сзади он не оглядывался, то было без пользы: теперь он не мог подогнать их. Он лишь полагался
на власть своего примера, на силу солдатского правила - равняться по командиру.
Когда в небе опять загорелась ракета, он замер с занесенной вперед рукой и низко над снегом
оглянулся: так и есть - бойцы опять растянулись, опять за сержантом образовался разрыв этак шагов на
двадцать. Обмежек, как на беду, тут же окончился, теперь их ничто не прикрывало от переднего окопа
немцев. Одно хорошо - сарай на пригорке остался сзади, уже ракета летела в тыл. Впереди же опять
расстилалась широкая ровность с рядами негустого, исчезавшего в сумерках кустарника по одному ее
краю.
Ракета погасла, и на душе у него отлегло, самое трудное вроде бы миновало. Это было так хорошо
почувствовать, - коротенько и сдержанно-радостно, - но не успел он опять двинуть вперед связку лыж,
как совсем близко сзади неожиданно гулко бахнул винтовочный выстрел. Почти ужаснувшись,
Ивановский пружинисто обернулся, рука привычно ухватилась за шейку обмотанного бинтами автомата,
но ни сзади, ни по сторонам он не обнаружил решительно никакого движения. Все окрест будто обмерло,
один только выстрел - и больше ни звука, и нигде никого поблизости. Спустя несколько секунд, однако,
ярко засветило сразу в двух местах над кустарником. Лейтенант из-за плеча проследил за полетом ракет
– они, как и предыдущие, упали сзади, но тут же взвились еще две по обеим сторонам речки. В их ярком
свете густым пронзительным треском залился пулемет от сарая, огненные трассы стегнули по кустам
возле речки, несколько пуль срикошетило от бугорка, за которым они только что прятались, и зелеными
брызгами разлетелось в сторону. Пулемет слепо, но верно нащупывал их при свете ракет и так близко
шарил струями пуль, что их спасал лишь обмежек. Ивановский лежал и скрежетал зубами от немого
отчаяния - так все шло хорошо и, на тебе, срывалось из-за какого-то нелепого выстрела...
Наверно, они так пролежали долго, лейтенант начал вздрагивать от озноба, мокрое его белье
ледяным панцирем облипало тело. Вверху сгорело с десяток ракет, пулемет возле пуньки вроде бы стал
затихать. И тогда сзади раз и другой его потрогал за сапог Лукашов. Ивановский на снегу вывернулся
лицом назад.
– Кудрявцева ранило.
– Сильно?
Вместо ответа сержант пожал плечами и тоже обернулся назад, наверно, ожидая разъяснения оттуда.
Было от чего выругаться, но Ивановский лишь судорожно сжал в рукавицах по пригоршне снега. Что и
говорить, начало было испорчено, но вскоре могло произойти и еще худшее - их запросто могли
обнаружить в поле. Тем не менее разбираться, ползти назад теперь не было времени, и он приказал
первому, кого различил в темноте за сержантом:
– Шелудяк, марш назад. Забрать раненого и назад.
По лицу сапера скользнуло что-то растерянное, тем не менее он разгреб телом снег, развернулся и
исчез в темноте. Ивановский тут же спохватился при мысли, что с раненым лучше бы послать не его, а
кого-нибудь более для того способного, но возвращать Шелудяка теперь уже не стал. «Пусть живет!» - с
чувством неожиданного великодушия подумал он. Не каждому выпадает такое, но этот старик, наверно,
больше других имеет право выжить, - все-таки отец семейства, дома трое детей, а это что-нибудь да
значит.
Немцы возле сарая молчали, так ничего, наверно, и не обнаружив; стало тихо, только за лесом все
урчала, ворочалась и вздыхала далекая орудийная канонада. Ивановского снова охватило беспокойство