Повести
Шрифт:
— Хочу, чтобы ты человеком стал. Вот, чего хочу!
— Наливай. Огурцы из кухни принеси, хлеб, там ещё что-нибудь найдёшь. Стаканы на окне, только сполосни их, давно не пользовался. Говорят, водка простуду снимает?
— Водка простуду, а я камень пришёл с тебя снять, — вернулся Фомич со стаканами и краюхой чёрствого хлеба.
— Отстань, Кондрат, мне самому тошно. Этого друга из милиции прихватил или комбинатовский? Девку-то зачем приволок, в свидетели или в стенографистки?
— Мой начальник участка, Семён Ковалёв, свойский парень, не бойся. Летом работал у него. Жильное золото искал, шурфики бил.
— Вот неугомонный! Черти не дают тебе покоя. Нашёл?
— Рядом где-то. Неокатаное золото пошло, самородочки в камнях. Найду зимой иль следующим теплом. Там есть, кому искать, учёный очкарик приписался в шурфах, не выгонишь, продыху не даёт. Кое-как сбёг от нево. С таким азартом найдёт без меня.
Валерьян медленно выпил, долго сидел с сухой горбушкой у носа и снова заполз на кровать.
— Ищи… Раз делать нечего, ищи. Меня не тревожь.
— Нет, на этот раз от меня не вывернешься.
— Вывернусь, не от таких шустряков выворачивался. Что хочешь делай, не отдам. Жизнь вся пропала из-за шапки самородков. Не отдам, и всё! Катись отсель вместе с компанией!
— Ишшо не пропала, когда помрёшь, тогда пропадёт. Я десять кило сдал от артельщиков своих, теперь опять сделался молодым. Давай, Валерьян, выкладывай. Всё одно не отстану! Натешился игрушкой — и будя, меру знай. Твоё золото людям на пользу пойдёт. Добром вспомнят. Я ить к тебе с агромадной радостью явился, Валерьян. Не хошь, пока не говори.
— Что за радость? Что ещё отколол?
— Внучка у меня нашлась, вот она сидит.
— Не бреши, старый, за дурака принимаешь? Она же — эвенкийка.
— Помнишь, сказывал тебе, как меня, помороженного, отыскали на Джелтуле?
— Ну, помню.
— Вот тогда беда и стряслась. Бабка иё меня отходила. Писаная девка была, красавица. А вишь, как отблагодарил, не прощу себе этова. Молодой был, мозги набекрень.
Когда она меня везла на оленях в город, три ночевья было. Тогда и не стерпел. Шибко она ко мне привязалась после этова, назад ехать не хотела, с собой звала. Не прощу… Вот наделал делов.
— Повезло тебе… Жизнь прожил, дети есть, внуки, а у меня шаром покати, одна старость.
— Валерьян, расскажи хоть, как нашёл это проклятое золото, никогда не сказывал. Молодым интересно будет послухать.
Валерьян долго молчал, щурился, руки беспокойно шарились по одеялу, потом тихо обронил:
— Случайно… Попался на реке галечник кварца с прожилком золота. Тонюсенькая такая паутинка… С неё и началось. Начал вверх забирать, обследовать все притоки. Два года потратил, лазил всё в одиночку, карту составлял, пикетажку вёл, всё честь по чести. Ещё два голыша попались.
Забрёл я в ту осень в маленький ключик, а перед этим чуть не утоп, сбило на перекате речной водой, рюкзак унесло, в нём — пикетажки, карты всё, что за лето сделал. Хорошо, спички догадался в шапку положить.
Забрёл я в тот ключик на пути домой. Вода под камнями журчит на устье, кругом скалы и тёмные ельники. Один камень повис над тропой звериной, страх проходить. Как подсказал кто, что правильный путь держу…
— Рябиновый ключ?! — заорал Фомич и вскочил от стола. — По описанию похожий! Он, Рябиновый! Всё ж, я тебя расколол, старая калоша! Купил-таки…
— Не перебивай! — испуганно вскинулся на постели Валерьян. — Ошибся ты, не Рябиновый. Значит, так, зашел я в этот самый ручей и думаю: "Боле негде ему быть, здесь прячется!
Кайлушка и сапёрная лопатка у меня были за пояс заткнуты, поэтому не утопли на переправе. Весь распадок излазил, закопушками поизрыл, не могу нащупать.
Решил уже домой податься, да остановился перекусить брусникой в верховьях у маленького водопада. Там ручей ещё чистый, не завален курумом. Котелок армейский тоже сохранился, был к поясу привешен. Стал я его для чая с брусникой набирать и взглянул ненароком под водопадик.
Кварц забелел подо мхом! Достал кусок оттуда — и сразу удача! Вкрапления и малые нитки по нему бегут. Отвёл ручей по борту, сверху плотинку состроил, чтобы не мешала вода, и стал раздирать мох. Целую неделю ворочал и добился. Ну и жила открылась! Даже не поверил сначала.
Кварц сверху трухлявый, выветрелый. Полную шапку образцов набил кайлушкой, а не могу остановиться, тянет вглубь. Радовался, как дитя! Прыгал, орал, думал, с ума сойду. Открытие сделал. Эха-ха-а…
Яму завалил от дурного глаза, лишнее золото припрятал в корнях дерева, ить наворотил — не унести. Плотинку разбросал, воду пустил и попёр на прииск. Чуть не подох с голоду в дороге. Дальше знаешь, как обернулось.
— Рябиновы-ы-й! Он, по всем приметам, он! Кроме, как там, над тропой нигде нету висящей глыбы на устье. Я все ручьи до Охотского моря пролез. Рябиновый, — засуетился Фомич по комнате, — теперь и без тебя сыщу!
Старый хрен. Может, скажешь сам? Жалко ить задарма отдавать. Проболтался, эх ты… Иль не знаешь меня? Этова я и добивался. Неужто так озлиться можно на весь белый свет?
Валерьян потерянно оглядел комнату, сидящих людей, полки, забитые книгами, и резко сел на кровати.
— Кондрат! Вон там, за книжками, подай мне папку. — Фомич живо исполнил просьбу, вытащил дерматиновую папку с облезлой кнопочкой. — Да! Рябиновый. Всё равно бы сказал, перед смертью. Надоело прятать в себе. Измучился. А зачем говорю, сам не знаю. Рудник моим именем не назовут. Чёрт с вами! Забирайте, с собой не унесёшь.
Вот в этой папке моё завещание, описание месторождения и подробная карта. Составил по памяти, если что не так, геологи разберутся. Берите!
— Правильно, Валерьян Викторович! Премию ишшо отхватишь на старость за жилку эту, с оркестром похоронят.
— Не надо мне оркестра! Трудов своих жалко. Волки и те стаями живут, а я — всё один, как перст. Сам себя проклял не раз, что откопал заботу.
— Я до смерти жить к тебе переберусь. Иль ты ко мне иди, что мы порознь будем куковать? Есть с кем поговорить. Один захворает — другой поможет. Дом престарелых копачей сорганизуем?