Повести
Шрифт:
Километра через два, дорога вильнула из долины на перевал, Фёдор рванул уздечку, спрыгнул и приказал:
— Орлик, домой! — рванул бегом по звериной тропе.
Река в этом месте делала большущую петлю в форме подковы и Фёдор нёсся через пологий водораздел, зная все валежины на этой тропе и ямы. Кусты хлестали по лицу, рвали на нём одежду и тело до крови.
У него в голове билась только одна страшная мысль, что корову должна была доить Кланя… что пуля могла убить её… эта невыносимая трагедия огнём пекла душу… И он хотел видеть того, кто стрелял.
Из-за сопок вылезла ещё красная, огромная северная луна. Он всё точно рассчитал, только бы успеть к реке. Под гору летел огромными скачками, падал, разбил в кровь лицо и вдруг услышал за спиной цокот копыт.
— Орлик, домой!
Конь встал, потоптался на месте, а когда хозяин побежал, поспешил следом. «Что это с ним, подивился Фёдор, услышав опять хруст валежника под копытами, он же никогда не ослушался меня?»
— Орлик, домой!
И тут он услышал комариный зуд мотора на реке. Побежал ещё скорее и, на последнем дыхании, вылетел на широкую косу. Успел! С разлёту бросился к воде, умылся и жадно напился из пригоршни.
Восстанавливая дыхание прошёлся по берегу, вслушиваясь. Определил по звуку, что моторка шла на двух мощных «Вихрях», это осложняло дело.
Ещё раз умылся, плеснул горсть воды за пазуху, на горячую и ещё клокочущую грудь, снял с плеча карабин. Лодка вылетела из-за поворота серебряной стрелой в свете луны. Сзади пенился длинный белый след, как от реактивного самолёта в небе. Нос дюральки был задран.
Тот, кто был в ней, видимо, хорошо знал реку и не опасался по большой весенней воде вслепую лететь по стрежню на такой скорости.
Фёдор прошептал: «Все рассчитал точно, гад, к утру будет в поселке… Лодку в гараж… а убийство егеря свалят на эвенков…»
Ствол карабина ждал стремительно летящую лодку на лунной дорожке. И только она коснулась этой ослепительно горящей черты, мушка прыгнула с упреждением от пенистых бурунов и загремели выстрелы знаменитого карабина Симонова, прошивающего за сто метров рельсы…
С визгом сдох один мотор и следом, захлёбываясь, закашлял и смолк второй. Лодка опустила нос и пошла большим кругом. В наступившей оглушительной тишине, прозвучал близкий и удивлённый голос. Стрелок вздрогнул, узнав его…
— Фёдор, я ж тебя убил! Ты что, привидение?
— Неуж-то сам решился на такое… Ты же в Москве, в больших чинах, зачем тебе это… мог же нанять за деньги?
— Денежки счёт любят… Я хотел сам, я ждал этого три года, всё продумано и подготовлено до мелочей.
— Лодку-то у кого взял? С двумя «Вихрями» нет в посёлке…
— Обижаешь… Контейнером в Невер пришла, получал бич, нанятый за водку, на попутке привёз мне её до посёлка, ночью выгрузили и сплавился к тебе. У меня — железное алиби. Я сейчас в Крыму! Здесь меня никто не видел и не увидит.
— А бич?
— Бич… водочки опился…
— Нда-а… Докатился до убийцы. За что же меня ненавидишь?
— Ты мне всё поломал, выжил отсюда… Отнял мои охотничьи угодья! Это всё — моё! Ты понял?! Зверь, рыба, сопки, лес всё — моё!
— А не подавишься?
— Ты меня и в Москве достал! Ты мне надоел! — яростно проорал Вадим. Но меня не посадишь! У меня — деньги! Я не мог промахнуться… мистика!
— Ты убил мою тещу, гад…
— Ха-ха-ха! Уго-го-го! Тё-ёщу?! Так с тебя магарыч причитается! Тёщу завалил… Умора! А, как ты моторы прострелил, у тебя что, прицел ночного видения?
— Нет у меня никакого прицела, давай подгребай ко мне по-хорошему, кончилась твоя власть, король!
Фёдор пошёл вдоль берега за уплывающей по течению лодкой и споткнулся о валун… В тот же миг обожгло плечо и, падая, услышал выстрел, а потом самоуверенный, полный ленивой безнаказанности голос Вадьки:
— Зато у меня есть ночной прицел, козёл! Сейчас тебя в речку брошу с камушком, полк МВД не найдёт… Метеостанция сгорит и… концы в воду, в «Казанке» загремели весла.
Фёдор пошарил рукой вокруг себя и нащупал карабин. Полыхнула жгучая боль в левом плече, толчками била кровь. Он выглянул из-за камня и увидел приближающуюся по воде лодку, услышал шлепки вёсел… Ярко блестела под луной в прицеле лысина…
«Ну вот, я тебя и взял на живца, Пахан…» — прошептал Фёдор и плавно, как учили на снайпера в морской пехоте, нажал спуск…
Угасающим сознанием услышал близкое и знакомое ржание Орлика… Оно пробудило… Отрезал от карабина ремень и перетянул плечо… Взглянул на воду. Лодку боком несло по стрежню…
Внизу грохотали речные пороги, особо буйные весной. Чистая вода, воевала с камнем в неравной битве, но пробила же в мёртвых скалах путь к жизни и свободе…
Самородок
"Был к хлебу черствому всегда
Приправой острой пот соленый".
1
Низко клубится осеннее небо. Простоволосый человек жмётся к маленькому костру. На его коленях пастью раскрыта собачья шапка, отбросив длинные уши с темляками заскорузлых шнурков. Она набита доверху тяжёлыми каменьями.
Сидящий осторожно трогает их, то выкладывает под ноги, то опять копошится и собирает. Всё не может оторваться от игры света в изломах молочного кварца. Путаные волосы слиплись от мокрети, порывы ветра будоражат ручей и залепляют глаза первым снегом.
Ухает, гудит потревоженная непогодью тайга, нудно скрипит дряхлая и кособокая лиственница за спиной, захлебывается монотонным бульканьем маленький водопад, подлаживаясь под гомон взбудораженного леса.
Занемевшее молодое лицо колыхается отёчной усталостью. Квёло пробившаяся бородёнка шевелится в такт пришёптывающим что-то губам. Щуплый и худощавый, смахивающий на подростка паренёк со вздёрнутым по-девичьи носиком.
И глаза-то тлеют шальной, мальчишечьей радостью, вздрагивают морщинистые от воды пальцы нешироких ладоней. Вязко наваливается тягучий сон. Смаривает теплом разыгравшийся, яростно шипящий на снег огонь.