Повести
Шрифт:
Однако он сказал, что назрела необходимость спуститься вниз, поскольку наконец появился собеседник, который не против поговорить об истории.
— Но вам ведь скоро на вахту?
— Откуда это вы знаете? — подозрительно спросил он.
— Каждый школьник, читавший что-нибудь морское, знает, когда старпому на вахту.
— Ну да? Неужто каждый? — Он меня опять в чем-то подозревал. Но разговаривать нам это не мешало.
Каюта была тесновата, и это, сказал Евгений Иванович, потому, что он на «Грибоедове» еще недавно. А если утвердимся, так милости просим в нашу
Шторка постели была не до конца задвинута. Постель была как постель, обычной корабельной ширины, но только подушки лежали не одна на другую, а рядышком.
— Бывает иногда. — Заметив мой взгляд, Евгений Иванович усмехнулся. — Во сне вдруг кажется, будто у тебя две головы. Просыпаешься — и точно, две. Вы в эти игры не играете?
И он опять заговорил про Швецию, добравшись, конечно, вскоре до Карла XII. Герой-то их национальный необразован, сказал Евгений Иванович. Если образование заканчивается в пятнадцать лет, так при любых способностях человека что это за образование?
— А Грибоедов, наш патрон? — спросил я. — Он ведь тоже очень рано закончил свое образование.
— Ну, сравнили… Нет, Грибоедова пока трогать не будем, это тема особая.
— Согласен. А ваш блистательный Карл — следствие это нехватки образования, как вы говорите, или дело здесь в другом — не понял одного, что он ведет себя как средневековый король, в то время как средневековье в Европе уже кончилось…
— Пожалуй… И Швеции при Карле уже пришла пора вести себя намного тише, а он этого понять никак не желал…
Зазвонил телефон. Старпом взял трубку, но там, вероятно, ничего не сказали, и он трубку положил.
— Все-таки трудно его понять, — сказал Евгений Иванович. — У него что, карты не было? Он размеров России не представлял? Он, бедняга, не знал разве, что Петр флот строит?
Нам было уже почти жаль Карла, конец которого мы предчувствовали. Некогда грозный герой казался нам простофилей. Это надо ж так блестяще начать свою карьеру короля, чтобы потом, грызя ногти, просидеть столько лет в Турции!
Опять зазвонил телефон.
— Старший помощник слушает… Да, не совсем… Не-ет, мы тут обсуждаем… разные вопросы… А вот надо прийти, послушать. Думаю, что да.
Я выхаживал по каюте. Мы приближались к трагической развязке жизни Карла — когда он окончательно запутался и уже окончательно ничего не мог понять. Как оказалось, что военная прогулка превратилась в полное поражений и унижений пятнадцатилетнее путешествие? И как это вышло, что, когда Карл вернулся домой, страна его, которую он получил непререкаемо великой державой мира, была уже заштатным окраинным королевством? По правилам рыцарских игр Карлу следовало, увидев такое, тут же погибнуть…
В дверь тихонько царапнулись. Я стоял, глядя в черноту иллюминатора. За чернотой невдалеке была та самая Швеция.
Старпом вернулся со смущенным видом от двери.
— Что нибудь случилось? — спросил я.
— Да ладно, — махнув рукой, ответил он. — Кто их разберет. Ветер мая.
Действительно, кому еще могло быть интересно то, о чем мы с ним говорили?
— А почему мы должны говорить только о том, что интересно кому-нибудь другому, а не нам? — спросил он.
— Ну, вот видите… Гость. Или гостья?
— Ничего.
Он нравился мне. Хотя у него из-за меня что-то срывалось, уже через минуту он был как ни в чем не бывало. И досаду, если была, как воспитанный человек, зажал.
Мы почти разобрались со Швецией. Я сказал, что, по-моему, это королевство роскошно после Карла XII заснуло и спит так крепко, что не заметило даже, как ему поменяли под всхрапывание династию — вместо шведов подсунули французов. И не поэтому ли Карл XII, сказал он, разорявший страну хуже всякого разбойника, теперь у них самый популярный и любимый герой? Все-таки своя кровь, сказал я, не так обидно… Но возможен и другой взгляд на вещи, сказал Евгений Иванович. Почему это отсутствие внешних событий надо считать сном? Разве стремление к спокойной жизни граждан не может стать государственной идеей?
Мы снова стояли на палубе. Было совсем свежо. На далеких берегах вспыхивали и гасли огни.
— Вы тут никого знакомого на судне не встретили? — вдруг спросил старпом.
— А почему вы спрашиваете?
— Да так. Не обращайте внимания… Почитать у вас чего-нибудь не найдется?
— Когда вы еще успеваете читать?
— Да это… не только мне.
И я дал ему захваченную с собой книжку Жоржа Сименона.
Бремерхафен. Каждая заграница — это в первую очередь другие краски. Тут, за Ютландским полуостровом, иные по сравнению с нами не только краски — иные гаммы красок. Вот портовые суда — они серо-оранжевые. Серебристого ровного тона корпус — только спасательные плотики фарфоровой белизны — и оранжевая мачта-труба. На плоском боку трубы стремительный, хищный шеврон черной символической птицы.
Сквозь сизое сито дождя светятся белые прямые борта огромных паромов, нанесена серенькой акварелькой гребенка застывших под одним углом к горизонту подъемных кранов, осторожно ползет на своей гидравлике к нашему борту выдвижной хобот трапа, высунутого из середины здания морского вокзала. Над зданием флаги, флагов четыре, один из них наш.
На вокзале людно, прибыли туристы. Катятся багажные тележки, тявкают холеные собаки, сквозь льдистые очки воспитанно полуулыбаются вам навстречу пожилые дамы. Они отправляются в круиз. Неужто вся эта огромная толпа поместится у нас на судне?
И вот они уже начинают подниматься на борт, и еще до прибытия своих вещей расползаются по верхним палубам. А с галерей вокзала им машут платками. Сдержанные оклики с обеих сторон. К той порции туристов, которую «Грибоедов» везет из Ленинграда, мы уже привыкли, их лица примелькались на судне, каждое новое лицо сразу заметно. Это наш западный немец старый, это наш западный немец новый. Среди западных немцев новых есть одна сразу бросающаяся в глаза пара. Мне они чем-то сразу напоминают пару рекламных любовников, описанную у Бунина в «Господине из Сан-Франциско». Но у Бунина — это нанятые пароходной компанией статисты, лишь играющие роль влюбленных, здесь, вероятно, действительно влюблены…