Поветлужье
Шрифт:
– Шо, вой, не видал настоящих баб? Слюни-то подбери, ишь как воззрился на стать мою. Ну… упрашивать будешь, авось сломаюсь, слабость бабскую тебе покажу. Вон за теми кустами – уж больно по нраву ты мне пришелся… Остальные как-то мелковаты, окромя кузнеца, что с тобой явился. Но тот что-то на мои чары не падок, али просто виду не подает, один ты такие пламенные взгляды бросаешь, что томно в груди становится… – Ефросинья гулко расхохоталась и прошла мимо, отчего все ее, надо сказать, выдающиеся в некоторых нужных местах телеса мягко запрыгали. Вместе с бревном, которое непринужденно лежало в процессе беседы на ее многострадальном женском плече.
– Вот так вот, – сказал себе Иван, почесывая
Вот такой вот вой иного пола загородил тропу, абы не прошел враг и не забрал баб и детей к себе в полон… Справедливости ради надо признать, что в помощь ей Иван отрядил себя. Антип же чуть раньше ушел вниз по течению с обязательством довести противника до этого места и убрать по пути любые признаки того, что здесь может таиться засада. А вот с Тимкой пришлось повозиться. Он никак не хотел придавать своему лицу страдальческого, плаксивого выражения. Сначала егерь пытался этого добиться командным голосом, потом перешел на угрозы переодеть его в девичье платье, затем просто попросил и совершенно серьезно сказал, что от его спектакля зависят жизни тех людей, что их сейчас окружают. Тимка попросил минуту на раздумья и явился чуть погодя переодевшимся и полностью преобразившимся в бедную сиротку. Этого эффекта он добился, махнувшись на время одежкой с одним из вестников, оставленных в качестве связных с железным болотом. Одобрительно кивнув, Иван наказал ему сразу отступать в лес после первого выстрела, а сам пошел выбирать угол стрельбы, который позволит нанести наибольшее поражение противнику при стрельбе мелкой дробью по глазам. Да, жестоко и подло, зато справедливо…
Послав оба выстрела дробью в скопление глаз и лиц, Иван торопливо переломил ружье и зарядил картечью. Тут же зашуршали еловые ветки, пропуская падающие вниз бревна. Это Ефросинья, перерезав одним махом удерживающие их веревки с помощью выданного Любимом длинного заточенного лезвия, запустила маховик сокрушающего падения. Однако чуть ранее отпущенное с противоположного берега оттянутое бревно уже прошлось по сгрудившимся впереди воям, которым не досталось дроби в широко распахнутые глаза. Одним концом оно вскользь задело предводителя отряда, все еще стоящего на коленях, а другим сокрушительно ударило по ногам трех буртасов, в кашу ломая коленные чашечки и голени. Упавшие торцом бревна тоже нашли своих жертв, в большинстве своем уже не обращавших внимания на происходящее вокруг и с воем держащихся руками за окровавленные лица, которым пришедшие удары просто принесли избавление.
«Еще шесть, нет… семь», – молча считал егерь, наблюдая за одним из таких молотов, веревка которого зацепилась за сук, и тот раскачивался вдоль тропы, калеча еще живых и добивая еще не мертвых. Вдоль всей тропы уже щелкали тетивы, отпуская в полет стрелы, впивающиеся в теплые тела людей, стволы деревьев и ломающиеся о холодные стальные доспехи, слышался топот и рев приближающихся мастеровых. Трое буртасов бросились в подлесок, пытаясь спастись от царившей вокруг смерти, но, запутавшись в капроновой сетке, повалились наземь. Не медля, Иван по очереди разрядил оба ствола в пытающихся подняться воев и тут же встретился взглядом с третьим, натягивающим лук в его сторону. К счастью, егерь даже не успел напугаться, не то чтобы спрятаться или вдосталь подумать о своем бренном, проходящем существовании, как лучник упал с коротким болтом в глазу.
«Ну, Тимка, блин! Выпорю, а потом расцелую», – пронеслось в голове Ивана, судорожно перезаряжавшего двустволку. Однако применить огнестрельное оружие он уже не успел. Набежавшая
– Кабы не ты и твоя громовая пукалка, так бы легко не отделались, – послышался сзади густой подрагивающий голос Ефросиньи. – А ну-ка, вой, сломай мне наконечник, вот сзади в плече торчит. – Иван обернулся и завороженно посмотрел на пронзившую вой-бабу стрелу и капельки пота на ее бледном лице.
– В ступор красотой своей тебя ввела? Давай же, ломай, так… так… Очисти от трухи, аще есть она там… А сей миг тащи… Погодь! Сильно дергай, но плавно, одним разом, уразумел? Давай!
Иван плотнее ухватился за древко стрелы, чтобы не скользили пальцы, и плавно потащил стрелу.
– Все! – выдохнул он, придерживая одной рукой начавшую падать женщину. – Фрося, держись… Антип, помоги ее уложить, один не справлюсь. Если у вас там все закончилось, конечно…
– Все, все, соколик ты наш! Побили мы их, а я не верил, – засуетился Антип, торопливо разрывая грубоватую мешковину исподней рубахи у Ефросиньи и обнажая ее окровавленное плечо. – Мстиша, огонь разводи! Живо! Прижечь надобно, – тут же крикнул он подбегающему отроку, помогая повернуть раненую на бок. – Мало ли что у них на стрелах. И чистой холстины тащи!
– Мстислав, – прервал стремительный бег отрока Иван, – есть в чем воды вскипятить? Котелок или посудина какая?
– В берестяном туеске камнями нагрею, – мгновенно отреагировал тот.
– Тащи все, а я костром займусь. – Егерь, метнувшись через кусты на место ночных работ, через минуту уже сваливал в кучу отобранные сухие щепки, а еще через три они с Мстиславом уже мыли и грели камни на костре, который Иван, оглянувшись по сторонам, запалил зажигалкой. – Прижигать не будем, остужу немного воду, промоем рану и перевяжем. Лекарь так говорил делать, – прибавил он для большей убедительности.
– Аще он сказывал так, то по его словам и лечить будем. Еще Фаддею слегка досталось, – продолжил Антип. – Резаная рана у него, так что ему промыть тоже надобно бы. А вот один из охотничков рядом со мной словил стрелу ажно под бороду, похрипел чуток и отошел… – Антип истово перекрестился. – А в остальном Бог миловал – кто сказал бы, так не поверил… Полуторным десятком мастеровых да охотников два десятка воев положить, – не унимался Антип. – Громовая… как Фрося баяла? Пу… Дале чё? Пошто смеешься, Иван? Али не расслышал я малость из слов ее?
Глава 11
Соседи
Тимофей нашелся чуть в стороне, сидящий в неудобном положении на корточках у самого уреза воды, бледный и хмурый. Руки он опустил прямо в речку, закопав свои кисти в скопившийся на мелководье ил, а босые ноги разместил на кочке растущей рядом осоки.
– Что, Тимка, не похоже это на кино? – Иван опустился рядом на травяной склон.
– Я когда посмотрел на него, ну… того воя, в которого я попал, меня сразу вывернуло. – Тимка плеснул водой себе в лицо. – Это что значит? Я ведь белок стрелял, всяких птиц – и ничего, а тут… Воина из меня не получится?
– Нет, дружище, это означает совсем другое… Это означает, что тебе, как и другому нормальному человеку, претит убивать себе подобного. А уж в двенадцать лет… Исполнилось уже?
– Нет еще, но скоро…
– Тем более. Это нормальная реакция, потом привыкнешь, и будет легче. Только одно запомни, ладно?
– Что?
– Когда ты забудешь лицо первого человека, которого ты убил… Что, опять? Ну тошнись, тошнись… Все уже, ничего не осталось? Ну так вот, именно тогда ты станешь настоящим воином – смелым, бесстрашным, жестким, не жалеющим ни чужих, ни своих.