Поветрие
Шрифт:
– Что же, вы одни на всю Русь с этой напастью боретесь? – спросил Максим.
– Да нет, не одни, – ответил Фрязин, отчего-то сразу помрачнев лицом. – Есть еще люди, вроде нас. Которые сами по себе, а какие и еще от особого приказа остались. Того самого, в котором твой батюшка состоял, до того, как в посольские люди податься.
– А что это был за приказ-то? – спросил Максим.
– А ты не знаешь? – Фрязин уставился на него с удивлением.
Максим помотал головой.
– Мне дядя вечно говорил, что после, после, а сам так и не сказал, – ответил он. – Он человек такой… запуганный.
– Битой
– Короче, приказу этому имя – Чародейный, – проговорил Фрязин, невольно понизив голос. – И занимались они там – сам понимаешь чем. Я-то так… на побегушках у них был. Туда сходи, тому грамотку передай. Настоящих-то их дел не видал. Но сейчас бы они очень пригодились, когда поветрие сызнова пришло.
– А теперь отчего этого приказа нет? – спросил Максим.
– Теперь… – Фрязин покачал головой, поскреб бороду пальцами. – Теперь на Руси много чего нет, что прежде было. Лет пятнадцать тому назад разогнал государь этот приказ, как зачинщиков смуты, и даже поминать о нем запретил. Теперь, говорят, те из его дьяков, кто выжил, тайно на Руси живут по лесам и с поветрием борются.
– Так ты один из них? – спросил Ярец.
Фрязин в ответ покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Я – сам по себе.
И после этого он как-то сразу замолчал, принявшись с мрачным видом уплетать Варлаамову кашу. Отец Варлаам пытался снова его расшевелить и сподвигнуть на то, чтобы он что-то интересное поведал о своем фряжском житье, но тот уж отвечал односложно или только головой мотал, так что скоро все, наевшись до отвала грибного варева, улеглись спать.
***
Так ехали они почти неделю то проезжими трактами, то узкими лесными тропами. Последними – чаще. Города и крупные селенья объезжали стороной. Отец Варлаам объяснил, что это чтобы там никто не позарился на скарб с повозки. А то ведь враз обвинят в разбое и святотатстве, повесят на воротах, а добро приберут себе.
Один раз не свезло им, нарвались на отряд из троих конных, которым пришлось отдать по мешку овса, да главному Фрязин еще что-то серебром приплатил. После отец Варлаам пояснил, что те не стали проезжих совсем уж грабить, потому что смекнули: те идут с оружием, и может выйти худо. Место глухое, земля сырая – в таких местах лучше с оружными путниками расходиться полюбовно.
Так что проезжали только маленькие деревеньки и хутора, большей частью или погорелые, или заброшенные. Те же, где кто-то все же жил, при появлении чужих тоже словно вымирали. Не выбегали посмотреть на проезжих даже ребятишки – видно было, как матери сгоняют их в избы, и те разве что в окна выглянут, да и то с опаской.
– Жизнь на Руси стала какая-то мышья, – сказал отец Варлаам, проезжая одной из таких деревенек. – Прячутся все при свете Божьем по углам, чтобы ни кот не закогтил, ни хозяин кочергой не запустил. А чуть стемнеет – вылезают осторожно и норовят что-нибудь стянуть, пока кот спит.
– А вы разве не так же живете? – спросил Максим.
– И мы так же! – рассмеялся поп, хлопнув Максима по плечу. – Я разве что говорю? Как все, так и мы.
Наконец, спустя несколько дней дороги, приехали в большое село. Точнее, большое оно было когда-то: дворов набралось несколько десятков, а посредине даже церквушка деревянная, а рядом с ней – кузня. Вот только почти все дворы стояли пустыми и заросли травой и кустарником, так что иных домов почти не было видно.
Только в ближних к церкви дворах теплилась жизнь: у плетня бородатый мужик точил с громким скрежетом косу, низкорослая крепкая баба несла коромысло с ведрами, а из кузни слышалось лязганье молота.
– Ну, вот, слава те Господи, добрались, – сказал Варлаам, перекрестившись на показавшийся впереди деревянный крест. – Вот, смотри, княжич, здесь мы и живем.
– Что же это за село такое? – спросил Максим. – Чье оно?
Выглядело это совсем непохоже на разбойничье логово, которое его воображение рисовало, пока ехали сюда.
– Известно, чье, – ответил Варлаам. – Кто смел, того и село. Зовется оно Воскресенское. Раньше-то оно было боярина Сукина, а теперь уже лет десять, как по всем писцовым книгам значится, как в запустении находящееся. Сукин его, должно быть, и до сих пор числит своим, только никаких прибытков с него не имеет, так как по его мнению здесь с последнего поветрия никто не живет. Ну, а мы так… тихонечко. Мы уж люди такие, что о нас ни в каких книгах не пишут. Государевы люди сюда тоже не заезжают, потому что глушь дикая. Зато кому надо, те сюда знают дорогу. Если где в окрестных уездах случится снова поветрие, непременно найдется кто-то, кто нас известит.
– Эй, Мина! – крикнул Фрязин, когда повозка встала возле самой кузни. – Хватит по железке молотить, принимай гостей!
Едва он крикнул, как стук и впрямь затих, а миг спустя выскочил из дверей здоровенный мужичина, повыше Фрязина на целую голову, хотя и тот был ростом немал. Обхватил он Фрязина в объятья медвежьим, сдавил так, что как только у того кости не захрустели!
– О, Фрязин! – воскликнул он. – А я чай, пропал ты уже, заели тебя мертвяки!
– Меня заесть не так-то просто! – усмехнулся Фрязин. – Подавишься и зубы выплюнешь! Вот, Мина, принимай себе ученика.
– По кузнечному делу, что ли? – спросил богатырь, разглядывая Максима с сомнением во взоре. Кажется, для кузнечного дела он Максима нашел негодящим.
– Нет, по воинскому, – сказал Фрязин. – Ты бердышом машешь получше моего – вот и его тоже выучи.
– Это можно, – кивнул Мина, протягивая Максиму здоровенную лапищу. – А где ты взял-то сего молодца?
– Инок он, – ответил Фрязина. – А до того, говорит, из князей был. Так что ты с ним повежливей. А то обидится его княжеская милость – не сносить тебе тогда головы.
– То-то я гляжу, грозен! – Мина раскатисто хохотнул. – Ну, давай, княжич, распоясывайся. С завтрашнего дня начну тебя учить.
После этого появилась жена Мины Домна Пантелеевна: высокая, крупная, круглолицая, в цветном платке с жемчужной заколкой, перекрестила Фрязина, позвала всех к столу.
Отобедали они, а после Домна Пантелеевна, которая была в селе кем-то вроде ключницы, отвела Максима в одну из пустующих изб на окраине, где ему предстояло теперь жить.
Избушка была в одно окно, покосившаяся и скрипучая. Побольше Максимовой монастырской кельи, но зато грязнее и трухлявее. Он решил, что первым делом ее всю вычистит и хоть чем-нибудь да украсит. Но это уж потом – когда выспится.