Поветрие

Зимовец Александр

Перли они в ту пору прямо на Москву, не сворачивая, а я сотней командовал, в степи сторожил. Ну, что им моя сотня? Прожевали и выплюнули. А меня так и вовсе, как на зло, первой же пулей в голову ранило, жив-то остался, да с коня свалился и в плен угодил.

Привезли меня в Крым, посадили там в сарай с другими мужиками. А потом и продали турецкому паше – на галере гребцом служить. Почитай, целый год я там веслом отмахал, к лавке прикованный. Уже думал, точно помру там, никогда больше земли родной не увижу.

Да только однажды плывем мы, гребем, как обычно,

вдруг вижу: надсмотрщики наши забегали, солдаты оружие похватали. Барабанщик застучал, надсмотрщик заорал, все трясутся. Ну, я смекнул: должно быть, сражение.

Так и есть: часу не прошло, как раздался гром, треск, все со скамей посыпались, вода хлещет, все бегут, орут, сабли звенят. Это в нашу галеру венецейский галеас врезался. Ну, венецейцы те всех турок перебили, и заходит ихний командир на нашу палубу. Важный такой: портки бархатные, кафтан куницей оторочен, башмаки на ногах с золотыми пряжками, на башке шлем с чеканным львом крылатым. Осмотрел нас, подходит к одному, к другому и у всех что-то спрашивает на своем языке. Только и слышно: «Кристо? Кристо?».

Я сперва не понял, а потом сообразил: это он спрашивает, которые здесь в Христа веруют. А на нашей галере христиан-то почти не было. Которых вместе со мной купили, почти все уже померли, а остальные все или турки, или еще какие нехристи, были даже какие-то, ликом черные, как черти.

– А с песьими головами не было ли? – спросил отец Варлаам. Эта история, слышанная им, должно быть, далеко не впервые, кажется, доставляла ему удовольствие.

– Нет, этаких не было, врать не буду, – сказал Фрязин. – Одним словом, встал я тогда с лавки, перекрестился. Ну, командир тут меня по плечу хлопнул, крикнул что-то своим – те с меня цепи и сбили. Это у них обычай такой – кто в Христа верует, тех в рабстве держать нельзя.

Так оказался я в Венеции. Денег, естественно, ни гроша. Говорить по-тамошнему не умею. Пока плыли – несколько слов только ихних выучил: «здорово», «спаси тебя Бог», «дай пожрать» да «пошел на хер», вот и вся моя наука.

– Allea iacta est! – вставил отец Варлаам, наставительно подняв вверх палец, должно быть, чтобы показать, что и он чему-то учен.

– Да-да, вот это самое, – кивнул Фрязин. – Ну, а пока назад плыли, уже почти у венецейских берегов, напала на нас другая галера, опять турецкая. Завязался опять бой, ну и я думаю: неужто ж опять в рабство, веслом ворочать до самой смерти? Схватил саблю от убитого турка, да и бросился в самую гущу. Скольких зарубил – уж не помню, но точно не одного. В итоге командиру нашему еще одна галера досталась, а меня он после схватки обнял и говорит, дескать, гляжу, ты в драке лют, аки вепрь, оставайся в моем отряде, дам тебе плату, какую у меня опытные воины имеют, и сверх того добавлю на обмундировку.

Точнее сказать, я-то половины сказанного им не понял. Вразумил только, что он службу предлагает – ну, я и согласился. А куда мне еще? До того-то я хотел на Русь пешком идти, питаясь по дороге Христа ради. А тут думаю: а ну как никакой Руси теперь и нет вовсе? Тогда ведь Девлет-Гирей ее дотла разорил, до самой Москвы. А после, сказывают, собирался и самую Москву взять, и сам стать на Москве царем. Это уж я много после узнал, что не вышло это у него, разбил его князь Воротынский.

– И его за то наградил государь великой милостью, – встрял снова отец Варлаам, – сварил живого в кипятке.

– Ну, это их дела, государские, – махнул рукой Фрязин, поморщившись. – Может, было за что. Главное, что Русь-то никуда не делась, да я про это не знал ничего. Потому остался в отряде синьора Альбини – это так моего венецейского командира звали – и стал за него воевать.

Сперва, конечно, был простой ратник. Со временем он уж мне настоящие дела стал доверять – однажды я даже целый город взял. Маленький, правда, городишко в Ломбардийской земле. Но целиком был мой – я там был навроде воеводы. Кого хотел мог казнить, кого хотел – помиловать. Отличное было время.

Фрязин мечтательно вздохнул, подняв глаза к ночному небу.

– И что же, хорошо там, во Фряжской земле? – спросил Максим.

– Хорошо, – сказал Фрязин. – Тепло там, а в полях чего только ни растет, так что у нас и слов для некоторого нет. А уж винных ягод они растят – у нас, должно быть, и репы столько не родится.

– Прямо, словно Земля Обетованная, молоком и медом текущая, – причмокнул отец Варлаам, а затем взял с телеги кусок медовой соты и стал сосать, пачкая сладким пальцы.

– А что же ты тогда назад вернулся? – спросил Ярец. Ему стало диковинно. С таким удовольствием рассказывал Фрязин о своем венецейском житье, а вот, сидит же теперь среди леса в Тверской глуши.

– Да черт меня дернул! – Фрязин скривился. – Не смог усидеть. А все Епифан Соковнин, что послом ездил к венецейскому дожу, и как раз через наш городок проезжал. Как он узнал, что я русский, сразу прибежал ко мне и стал плакаться, что на Руси и то неладно, и это нехорошо. И главное, тарахтит без умолку, слова глотает, глаза горят.

Это я потом понял, он оттого тарахтел, что больше ему выговориться не с кем было. И то сказать: со своими о таком страшно говорить, а чужие не поймут. И что казни царь сызнова затеял, и что Москва после Гиреева нашествия так и не отстроилась, и что полякам Бог за грехи наши одоление послал, так что они сперва наших из Ливонии выбили, а затем и нашу исконную землю воевать принялись. Всякого он, короче, мне порассказал, но сильнее всего меня за живое задело то, что поветрие снова появилось. Целую ночь я после этого разговора не спал, а наутро сел на коня да поскакал к синьору Альбини. Сказала ему, дескать, отпусти меня со службы, хочу в родную землю отправиться.

Он, конечно, мне попенял, что бросаю всю компанию не вовремя. Тогда в самом деле назревала война с генуэзцами, каждый воин был на счету. Но отпустил, спасибо ему. Был уж у меня в то время и конь, и пансырь, и пистоль, и деньги. Приехал я на Русь, в Смоленск, да там и встретил Мину Макарова, старого моего знакомого, бывшего купца. Он-то и устроил, где мне обосноваться, подсказал село давно заброшенное, в стороне от дорог. А по дороге туда мы вот этого встретили, – Фрязин указал на Варлаама, – пьяницу бездомовного. С тех пор живем в Воскресенском тем, чем промыслим. Нашли верных людей, которые нам сообщают, где поветрие снова открылось. Едем туда, унимаем мертвых с Божьей помощью, а люди добрые нас награждают, чем могут. Так и живем.