Поветрие
Шрифт:
Люди-то тогда только вздохнули: не было, так не было. Какая разница, что там было о прошлом годе? Главное, чтоб оно снова не завелось. Вот только до конца оно, конечно, не исчезло. Где-нибудь один мертвец в лесу схоронился, под корягу заполз, а год-другой спустя возьми да и набреди на него какой охотник. Вот и снова пошло-поехало!
Да только теперь уж государь такими делами себя не беспокоит и войск не отправляет. Да и откуда ему лишние войска брать, когда поляки уж на русской земле, Великие Луки воюют? Так что теперь каждый сам себе спаситель. А кто сам спастись не может, тот за нами посылает или за другими такими,
– Кажется, понял, – ответил Максим раздумчиво. – Одного только в толк не возьму: для чего государю говорить, что поветрия не было, коли оно было?
– Э, брат! – отец Варлаам сделал пальцами в воздухе некий жест, давая понять, что это все материя очень сложная. – Видишь ли…
– Да какая, черт, разница? – буркнул Фрязин. – Не было, значит, не было. Может, когда-нибудь и впрямь не будет. А наше дело не указы царские перетолковывать, а мертвецов покоить, да про себя не забывать. Что ж, княжич, пойдешь с нами?
Максим только кивнул. Выбора особенного у него, кажется, не было. Он поплелся к повозке, уселся на нее и оглянулся в последний раз на полыхающий монастырь. И только тут пришло ему в голову, что Меченого-то ни среди восставших мертвецов, ни среди валявшихся на монастырском дворе не было.
Глава четвертая, в коей рассказывается о граде Венеции
Ехали они целую ночь и все утро, но не той же самой дорогой, что давеча, а выехали сперва на широкий тракт, что шел вдоль Волги, чуть в стороне. Здесь в утренний час их покинула Стеша: положила ладонь Максиму на плечо, сказала лишь «Ну, я к матушке», кивнула приподнявшему свой колпак Фрязину, спрыгнула с телеги и исчезла в подлеске.
Вскоре после этого телега с тракта своротила. Варлаам медленно, осторожно – не дай бог снова ось сломать! – повел ее по лесной тропе. Говорили в дороге мало: Фрязин хмурился, Максим все никак не мог отойти от ночных событий. Стоило ему закрыть глаза, как перед ними словно наяву выступали то оскаленные зубы отца-игумена, то бледное лицо Сороки с глазами навыкате.
Наконец, устроили привал на тропинке возле ручья. Отец Варлаам разжег костер, достал кое-какую снедь – из монастырских, конечно, запасов – и стал варить в котелке кашу с сушеными грибами, постоянно помешивая пробуя, и прибавляя крохотную щепотку каких-то трав то из одного мешочка, то из другого. Ароматный дым поплыл над поляной, и Максим, ничего не евший со вчерашнего, почувствовал как закрутило в животе. И тут же его едва не вывернуло – стоило вспомнить растерзанную скотину на монастырском дворе и раззявленный рот отца-игумена с капающей слюной.
Наконец, Варлаам, кажется, остался вкусом похлебки доволен: подул на ложку, причмокнул, прикрыл глаза.
– Ты, инок, поешь! – сказал он Максиму и сунул ему ложку в руку. Тот попробовал, и тут же в нос ударила смесь пряных трав, а крупа едва не растаяла на языке. Невольно он потянулся за новой ложкой каши, но получил несильный шлепок по руками от Фрязина.
– Куда, кутья, поперед старших! – буркнул он, впрочем, добродушно, и сам зачерпнул из котелка ложку с горкой. Стали есть молча, только изредка похваливая.
– Сдается мне, врешь ты все, кутья, – начал вдруг Фрязин безо всякого вступления. – Никакой ты не Заболотский. А если и Заболотский, то точно не сын Романа Семеныча. Его
– Меня дядя спас, Матвей Семенович, – ответил Максим неохотно. – Я у него гостил, отец к нему то и дело кого-нибудь из нас погостить отправлял, потому что, дескать, дядя человек одинокий, не с кем ему и словом перемолвиться. Вот я неделю у него пожил, а потом повез меня дядя назад – а там опричные нашу усадьбу жгут. Ну, и увез он меня обратно, назвал своим сыном, жил я у него.
– Где ж он сейчас? – спросил отец Варлаам.
– Тоже в монастыре, под Зубцовом, – ответил Максим. – У него какая-то тяжба была с опричным из-за деревни, и до того он боялся, что на него опричный нашепчет и отправит в застенок, что отдал ту деревню в монастырь, и сам туда же спасаться ушел. Ну, и мне тоже тогда деваться стало некуда.
– Не своей волей, стало быть, ты в монахи-то пошел, – прокомментировал отец Варлаам, а затем достал из внутреннего кармана рясы объемную флягу, приложился к ней, крякнул, вытер губы рукавом.
– Ну, мог не пойти, – Максим пожал плечами. – Тогда пошел бы по миру, другого имения у дяди не было, а отцовское-то все отнято, да и никто б мне его не отдал – я ж ничем не докажу, что я его сын.
– А ты знаешь, кстати, где отец твой служил? – спросил Фрязин.
– В Посольском приказе, – ответил Максим. – Он с посольством в Англию ездил.
– Ну, потом, да, кажется, в Посольском… – проговорил Фрязин.
– А ты что же, отца моего знал? – спросил Максим, впившись во Фрязина глазами. Ему очень хотелось узнать, каков он был, отец. Сам он уж плохо его помнил, а дядя мало рассказывал. Помнил он, что отец был дородным, с густой русой бородой, с зычным голосом. Говорил обстоятельно, и по целым дням что-то писал в светлице, которую он называл заграничным словом «кабинет». Должно быть, переводил «Смерть Артурову». Много труда у него, кажется, на это ушло, и весь бы этот труд погиб, если бы не дал он почитать черновик брату Матвею. Он-то, Матвей Семенович, и отдал эту книгу Максиму, когда тому исполнилось уж двенадцать, и он выучился грамоте.
– Да не знал почти, – ответил Фрязин, отводя глаза. – Я-то тогда был… вот, вроде тебя, молодой совсем. На побегушках был, в приказе-то. Да и не в самом приказе, а около. Потом приказ-то разогнал Иван Васильевич. Многие тогда погибли, а отца твоего, я слышал, по посольской части взяли. Только это я о нем и знаю, я же после этого в опричнину попал.
Максим разочарованно вздохнул, покивал. Это ему и самому было известно.
– А почему тебя Фрязином зовут? – спросил Максим.
– О, он у нас всамделишный Фрязин, из венецейской земли к нам прибыл! – засмеялся Варлаам. – Расскажи ему, Лукич, а?
Максим поглядел на Фрязина с удивлением. Про Венецию, что стоит на воде, вся застроена дворцами и изукрашена статуями, а среди них плавают золоченые ладьи, Максиму рассказывал отец, хоть сам он там и не был, а только слышал от других царских посланников. На жителя такого города – как Максим их себе представлял – Фрязин был совершенно непохож.
– Это уж после случилось, когда я уж в опричных войсках послужил, – начал Фрязин неохотно свой рассказ. – Ну, попал я на службу в степь. А тут как раз хан Девлет-Гирей на Москву пошел. Татар тогда пришло – видимо-невидимо! Где только они все обитают? Мы и не ведали, что их так много.