Повседневная жизнь Кремля при президентах
Шрифт:
Жак Ширак был тогда мэром Парижа. Его выступление в мэрии с перечислением все тех же претензий Запада к Советскому Союзу мы восприняли как исключительно враждебное. Теперь, когда прошло время, стало очевидным, что ничего особенно обидного для нас он не сказал. Тем более что с Миттераном у нас к тому времени сложились вполне добрые отношения.
В 1989 году 6–7 октября мы были с Горбачевым на 40-летии ГДР в Берлине. Стену при нас, слава богу, не сносили, но принимали нашу делегацию с каким-то исступленным восторгом. Было даже не по себе: на трибуне стоял Хонеккер, а внизу шла толпа, скандировавшая: «Горби! Горби!» Люди тем самым отдавали дань нашей перестройке. Было очевидно, что перемены грядут, и очень скоро. Может быть, когда Михаил Сергеевич все это увидел, он еще раз удостоверился в том, что не стоит препятствовать объединению Германии. Другое дело, что мы не сумели защитить свои интересы, интересы нашей армии, которая там стояла. Каких-то обещаний не запротоколировали, поверили на слово. Точно так же немного позже, при обсуждении с Кравчуком и Шушкевичем, Ельцин поверил в их намерение жить в едином экономическом пространстве.
1989 год был очень активным: у нас было 11 визитов в 11 стран. Были и ответные визиты, но не всегда. Например, в том году мы посетили Кубу, нас принимал Фидель Кастро. Однако его ответный визит по целому ряду причин не состоялся.
В конце 80-х — начале 90-х годов нам нечем было поддержать наших друзей. Но и ориентировать их с самого начала на нашу помощь было безответственно. Я пять лет работал в нашем посольстве на Кубе, с 1975 по 1980 год, и хорошо знаю, какие добрые чувства испытывал к нам кубинский народ. Мы тогда пытались развивать их экономику по нашим трафаретам, и никаких успехов в том не достигли. Жизнь была тяжелой, многие кубинцы правдами и неправдами стремились перебраться в Америку. Но и у тогдашней Кубы было немало хорошего. В Советском Союзе я не видел таких больниц, какие понастроили там к 1980 году. Не видел таких школ. Когда у нас случился Чернобыль, кубинцы несколько раз брали к себе на лечение и реабилитацию по тысяче человек, пострадавших в результате аварии.
Визиты Горбачева в страны Восточной Европы главным образом приходились на съезды компартий и заседания стран Варшавского договора. Диалог с руководителями братских партий у Михаила Сергеевича не сложился. Его никто не понимал и не поддерживал, кроме Ярузельского, но в Польше тоже была тяжелая обстановка, уже началось движение «Солидарности», на политическом горизонте появился Лех Валенса. Общего, единого движения братских компартий навстречу переменам тогда не получилось.
В 1991 году нас впервые пригласили на «семерку», которая проходила в Лондоне. Участвовать во встречах на высшем уровне, проводимых в таком формате, прежде нам не доводилось. Это было событие, мы к нему очень тщательно готовились. В соответствии с практикой того времени в Лондон полетела очень представительная делегация во главе с президентом СССР Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Формула проведения «семерок» сложилась уже давно. Как правило, в ее заседаниях участвует «шерпа». Это слово часто применяется в международной практике последних лет, хотя взято оно из лексикона альпинистов. «Шерпа» — это тот, кто при восхождении несет на себе основной груз. Как правило, «шерпы» — министры финансов. Или премьер-министры. Прежде, бывало, приглашали министров иностранных дел, но теперь от этой практики отказались. В рамках этих встреч проводятся рабочие завтраки. Перед началом завтрака, в самый последний момент наш президент решил, что, помимо «шерпы», на завтраке должен присутствовать в недавнем прошлом секретарь ЦК, а на тот период помощник президента по экономическим вопросам Вадим Медведев. При этом Горбачев исходил из того, что стоит лишь попросить, и нам пойдут навстречу. При обычных двусторонних встречах в таких случаях мы сообщали об уточнении состава участников принимающей стороне, и проблем, как правило, не возникало. Но обычные правила не распространялись на схему проведения «семерок». Шеф протокола Министерства иностранных дел, опытнейший дипломат Владимир Иванович Чернышев доложил Горбачеву, что увеличить число участников невозможно. «Как это невозможно?! Договаривайтесь!».
Естественно, вышел конфуз. Когда мы приехали на завтрак вместе с Медведевым, нам категорически отказали: у нас все определено, рассчитано, столы накрыты, ничего не знаем и знать не хотим. А по окончании заседания «семерки» Горбачев в резкой форме заметил нам, что это протокольный провал. Основной удар пришелся на Чернышева, но и мне, конечно, досталось.
Когда я вспоминаю о командной работе за рубежом, мне приходит на память еще один случай. В один из последних визитов Горбачева в ФРГ, после переговоров состоялся обед, который в честь прибытия высокого гостя давал президент республики. Обед затянулся, и нам пришлось сдвинуть график отлета. Это был двусторонний визит, поэтому особого ущерба нанести другим мы не могли. Наши самолеты стояли в полной готовности уже за несколько часов до вылета, и службы Германии, естественно, давали нам коридор с определенным зазором, потому что в часы интенсивных полетов рисковать нельзя. Прием все длился. Тосты, разговоры. Один из основных помощников президента А. С. Черняев устал от застолья и под предлогом того, что ему нужно поработать, покинул зал, заявив, что едет в аэропорт. Мы попытались его отговорить. Хотя за рулем у него был немецкий шофер, все равно в пути могли возникнуть сложности, тем более что от Бонна ехать до аэропорта довольно далеко. Но Черняев сел в машину и уехал. С момента его отъезда прошло минут 15–20, обед закончился, и мы выехали в аэропорт. Поскольку наш кортеж, как это полагается, вела полиция, мы добрались до аэропорта очень быстро. С немецкой стороны нас провожали высокие официальные лица. Черняева в аэропорту не оказалось. А мобильных телефонов в ту пору не было, и получить о нем информацию мы не могли. Вначале пришлось задержать вылет. Но держать неопределенное время на плацу высокопоставленных хозяев было некорректно, тем более что авиационные службы аэропорта были мобилизованы для того, чтобы в ближайшее время подготовить к взлету наш самолет. Посовещавшись, мы приняли решение: я должен был остаться и вместе со службой охраны сделать все, чтобы найти Черняева, задержав вылет нашего резервного самолета. По существующим требованиям после взлета основного борта резервный
Должен сказать, что особенно сложно организовать отлет гостей на представительных многосторонних встречах. Если вылет самолета задержится хотя бы на 15–20 минут, это непременно скажется на графике всех остальных и усугубит нагрузку, которая ложится на аэродромные службы. Мы всегда старались вылетать вовремя, без задержек. На наших глазах другие страны порой выбивались из графика, и тогда их с него снимали и ставили в хвост очереди. Это означало, что они могли улететь уже только тогда, когда появится окно, то есть не раньше чем часа через два после остальных.
Первый визит Б. Н. Ельцина на Запад был тяжелейшим. Мы полетели в Лондон. Я приступил к своим обязанностям в середине января 1992 года, а 30 января мы уже вылетели на краткую встречу с Мейджором, после которой тут же отправились в Нью-Йорк: Борис Николаевич присутствовал на заседании Совета Безопасности ООН, которое проходило 30–31 января. 1 февраля мы вылетели в Вашингтон на встречу с Бушем-старшим. Здесь Ельцин принял Билла Клинтона, кандидата на пост президента от демократической партии. На следующий день у нас была запланирована встреча с Малруни, и мы вылетели в Канаду. То есть за четыре дня провели четыре важнейших мероприятия. А уже 5–7 февраля должен был состояться государственный визит Бориса Николаевича во Францию. И поэтому 1 февраля, вернувшись из Канады, я срочно улетел в Париж готовить визит.
В течение 1992 года мы нанесли 15 визитов. Если умножить на два — я имею в виду подготовку — я успевал дома только сорочки менять. 1992 год мы закончили визитом в Китай. В декабре нас принимал в Пекине Цзян Цзэминь. Кстати, российский президент среди прочего подарил ему тогда вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» биографию великого учителя Китая Конфуция, которую написал известный отечественный китаевед Владимир Малявин.
С легендой современной истории Китая Дэн Сяопином президенту СССР М. С. Горбачеву довелось встречаться в 1989 году, во время его первой поездки в Китай. В это время там бушевали страсти: на площади Тяньаньмэнь сидели студенты, которые выступали против репрессий и требовали всяческих свобод. Мы были там 15–18 мая. Площадь была обнесена мешками с песком. Нас даже возили кружными путями, хотя мы жили в резиденции, которая в переводе на русский называется «Хижина рыбака», а оттуда до площади полчаса пешком. Кое-кто из нашей делегации туда, конечно, ходил. Китайцы, узнав, что повстречались с русскими, были очень дружелюбны: мол, русские и китайцы братья навек.
Наши отношения с Китаем прошли немало тяжелых испытаний. Во времена Хрущева мы сильно испортили отношения с Мао Цзэдуном, которого еще и обозвали «библиотекарем». Это был серьезный просчет: Мао Цзэдун был руководителем, который пользовался огромным авторитетом внутри страны, он прошел через гражданскую войну, победил в ней, возглавил огромное государство. У нас были серьезные разногласия. Хрущевская оттепель не воспринималась китайской стороной, а нам не по нраву было то, что делалось у них. Но в конечном счете китайцы многое у себя поменяли. После Мао Цзэдуна появился Дэн Сяопин, выдающийся государственный деятель, потом Цзян Цзэминь, уникальный политик, интереснейший и образованнейший человек, прекрасно знающий русскую и китайскую поэзию, играющий на многих музыкальных инструментах. Великолепно разбираясь в экономике, он создал свободные экономические зоны, то есть его по праву можно назвать автором шанхайского чуда.
Мы десятилетия не бывали в Китае. В 1989 году, когда Михаил Сергеевич прилетел в Китай, исполнилось 25 лет, как там последний раз побывал советский руководитель такого уровня.
Во время беседы с Дэн Сяопином Горбачев позволил себе заметить ему что-то по поводу бунтующих студентов. Весь мир по этому поводу шумел. Дэн Сяопин был спокоен: не торопитесь, разберемся. В свою очередь он прекрасно видел наши ошибки и пытался давать Горбачеву дружеские советы, но тот к ним не прислушался.
Это была моя девятнадцатая поездка, одна из сложнейших. С Михаилом Сергеевичем у меня было 42 визита, с Борисом Николаевичем — 57: вначале, когда здоровье позволяло, Ельцин был очень мобильный. Всего получилось 99 визитов в дальнее зарубежье, не считая визиты в страны СНГ.
Первый визит Ельцина был очень показательным: желая охватить как можно больше стран в одну поездку, МИД явно переборщил. То ли мы должны были поскорее продемонстрировать нашего президента всему миру, то ли кому-то подыграть, но поездка была безумная. Из Москвы в Лондон, из Лондона в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Вашингтон, из Вашингтона в Монреаль. И все это за три с половиной дня: в общей сложности больше суток в воздухе и двое суток сумасшедшей работы. Многие ли могут такое выдержать?
На государственного деятеля такого уровня накладывается большая ответственность, и он затрачивает и физической, и психической энергии значительно больше, чем другие члены делегации. Те, прежние ошибки повторяются и сегодня. Конечно, разница в возрасте, состояние здоровья нашего нынешнего президента позволяют планировать и выполнять то, что было не под силу Борису Николаевичу. Но нужно беречь своих руководителей. Мало кто из государственных деятелей других стран способен на такие подвиги.