Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
Шрифт:
Речь идет о положениях уголовного законодательства того времени, согласно которым убийство должностного лица наказывалось не смертной казнью, а каторгой от десяти лет до бессрочной. Если террорист не достиг совершеннолетия (21 года), протяженность его наказания снижалась на одну треть. После отбытия двух третей срока каторжник, проявивший смирение, мог быть переведен на поселение. Эта возможность смягчения участи преступника была так истолкована современником:
«Правда, нужно «одобрительное поведение», ждать которого от зверя-убийцы довольно трудно. Но кто же не знает, что низшее тюремное начальство часто готово согласиться на одобрительную аттестацию только ради того, чтобы избавиться от беспокойного и опасного человека? Таким образом, 10-летняя каторга для совершеннолетнего
Неужели это достаточная кара для злодея, предательски убивающего сановника, охраняющего народное спокойствие?»
Без специального исследования невозможно судить о степени справедливости этого суждения относительно всех революционеров-террористов. Что же касается П. А. Куликовского, то судьба в лице «кровавого царского режима» его действительно пощадила. Сначала он был приговорен к смертной казни, но после подачи царю прошения о помиловании получил 25 лет каторги. В 1911 г. Куликовский по состоянию здоровья был переведен на поселение. Видимо, воздух Якутска оказался столь целебным, что у бывшего боевика хватило сил дотянуть до падения самодержавия. После Февральской революции он возглавил областной совет, вступил в борьбу с большевиками и, попав к ним руки в начале 20-х гг., покончил жизнь самоубийством.
Сторонники применения к террористам суровых мер обращали внимание на мягкость наказания подстрекателям и соучастникам убийств. Для них законом предусматривалось тюремное заключение на срок от двух недель до одного года. Публицист «Московских ведомостей» подчеркивал, что прямым результатом либерализма законодателя является ослабление полиции:
«Но если общество не имеет основания доверять судебной репрессии политических преступлений, — оно еще менее может надеяться на репрессию полицейскую.
Мы далеки от мысли обвинять чинов государственной полиции в неисполнении их долга. Такое обвинение в настоящее именно время было бы вопиющей несправедливостью, когда ежедневно на всех концах России полицейские чины падают жертвами гнусных политических убийц. Мы глубоко преклоняемся пред этими героями, несущими верой и правдой свою службу Царю и Родине не ради того грошового вознаграждения, которое они получают, а ради идеи долга, памятуя принесенную им присягу.
Нет такого государства, в котором полицейская служба была бы так тяжела и неблагодарна, как в России. Русская полиция является в настоящее время самым беззащитным элементом во всем Государстве.
Но если это так, если наша полиция так организована, что она сама себя защитить не может — то как же мы можем думать, что она защитит нас, что она исполнит прямую свою обязанность, заключающуюся в предупреждении и пресечении преступлений? Можем ли мы быть уверены, что если она арестует преступника, то он не избегнет заслуженной им участи? Нет, этой уверенности у нас в настоящее время.
Убийца графа Шувалова был арестован за политические преступления, он упорно скрывал свое имя — следовательно, должен был содержаться под стражей с особой тщательностью. А между тем ему позволили «гулять» при Пречистенском полицейском доме, и ему дали возможность бежать с этой прогулки, две недели скрываться в Москве [46] , явиться на прием к градоначальнику среди явных и тайных полицейских агентов, которые его «не узнали» и не обратили внимание на его странное поведение, так что он имел полную возможность в выбранный им момент беспрепятственно исполнить свой адский замысел.
46
Готовя покушение, Куликовский скрывался на квартире писателя М. А. Осоргина.
Воля ваша, это непостижимо!
Неужели все это в порядке вещей? Неужели это было бы возможно там, где полиция правильно организована, где она стоит на высоте своего призвания, где злонамеренные люди ее страшатся, а честные граждане ее уважают, видя в ней крепкий оплот мирного, законного порядка?
Наша полиция дезорганизована и деморализована с тех пор, как политика «доверия» вернула с триумфом в столицы и в главные центры Империи всю ту шайку негодяев, без которых немыслимо было начать революцию; тогда именно та зловредная политика связала по рукам полицию, принудив ее дать дорогу возвращающимся триумфаторам, не только прекратив всякие за ними наблюдения, но и защищая их революционные демонстрации от негодования верных подданных Русского Царя.
Что же тут удивительного, если общество изверилось в полицию, как оно изверилось в суд, и если оно — как всегда и всюду в таких случаях бывает — возвращается в варварское состояние, прибегая к безобразному самосуду, считая, среди общего беззакония, единственно верным законом дикий закон Линча?»
После гибели графа Шувалова, когда обстановка в Москве требовала энергичных действий полиции, на должность градоначальника временно (с 28 июня по 16 июля 1905 г.) был назначен. тот самый «нераспорядительный» генерал-майор И. Н. Руднев. Что касается А. А. Козлова, то после его настойчивых просьб он был отпущен на покой. По рассказу В. Ф. Джунковского, дождавшись прибытия нового генерал-губернатора генерала от инфантерии П. П. Дурново, Козлов попрощался с сотрудниками и вернулся пешком (в сопровождении все той же кухарки) в свою скромную квартирку в номерах Троицкой. Осталось отметить, что если А. А. Козлову было 68 лет, то П. П. Дурново исполнилось 70. Вместе с ним в Москве появился новый градоначальник, тоже титулованная особа — барон Г. П. фон Медем.
Тем временем страну все больше охватывала революция, и напряженность продолжала нарастать. Стачки превратились в обыденное явление, в конечном итоге вылившись во Всероссийскую политическую забастовку. В Москве действовали хорошо законспирированные террористические группы, а на предприятиях шло формирование боевых рабочих дружин. Почувствовав слабость полиции, распоясались разного рода криминальные элементы. В ответ на рабочих окраинах «блатных» стали просто избивать до полусмерти. Напуганные обыватели буквально завалили полицию прошениями с просьбами о приобретении оружия. При этом среди богатых людей стало особым шиком громко заявлять приятелям: «Ну вот, револьверчиком обзавелся, теперь можно и на баррикады!»
Медем Г. П.
Как в тех условиях проявил себя градоначальник Медем, и о специфике его отношений с генерал-губернатором, рассказал непосредственный участник и очевидец событий В. Ф. Джунковский, занимавший в то время пост московского губернатора:
«Это был жандармский генерал, но не специфический, так как командовал только строевыми частями: сначала Московским, а потом Петербургским жандармскими дивизионами. Последнее время он был помощником начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. Это был недурной человек, весьма доброжелательный, старавшийся угодить населению столицы, но не отдававший себе отчета в том, что происходило вокруг, и потому все его распоряжения как-то не соответствовали переживаемой эпохе. Когда начались беспорядки, он совершенно спасовал, не выезжал из дому, и полиция не получала должных директив, кроме того, он не имел поддержки от генерал-губернатора Дурново, который его всячески третировал, несмотря на то, что он был его ставленником. Когда приехал генерал-губернатор Дубасов, Медем почти не выезжал из дому и все время болел. […]
А в Москве генерал-губернатор П. П. Дурново не отдавал себе отчета в том, что происходит, а может быть, и не хотел отдавать себе отчета и делал вид, будто это вовсе не сознательно нарождающийся переворот. Он продолжал заниматься глупостями, мешал градоначальнику работать разными неуместными вопросами, как, например, звонил ему по телефону, спрашивая, почему околоточные ходят с портфелями, затем, вернувшись с какой-нибудь поездки по городу, звонил опять и проверял градоначальника, знает ли он, доложено ли ему из участков, по каким улицам он проехал и т. д.