Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Бобровникова Татьяна Андреевна

— Его освободить? Да за что же?

Демея:

— За очень многое.

Сир:

— О Демея, клянусь, ты достойнейший муж! Ведь я этих вот обоих мальчиков пестовал с детства. Учил, лелеял и как мог наставлял на добро.

Демея:

— Ясное дело. И потом заметьте: приводить шлюх, готовить вечеринку среди бела дня — это немаловажные достоинства у человека.

Сир:

— Чудесный муж!

Демея:

— …Его надо наградить по справедливости. Тогда и другие рабы

станут лучше. И, наконец, он (указывает на Эсхина)хочет этого.

Микион (Эсхину):

— Ты хочешь этого?

Эсхин:

— Жажду.

Микион:

— Ну раз вы этого хотите — Сир, подойди ко мне, ты свободен!

Сир:

— Очень благодарен. Спасибо вам обоим, особенно тебе, Демея.

Демея:

— Я рад за тебя.

Эсхин:

— И я.

Сир:

— Спасибо. Но, чтобы эта радость стала бесконечной, я бы хотел, чтобы и мою жену Фригию освободили со мной.

Демея:

— Замечательная женщина.

Сир:

— И потом, она сегодня первая дала грудь твоему внуку, его вот сыну (кивает на Эсхина).

Демея:

— Ну, клянусь Геркулесом, если уж она дала первая грудь, ее, разумеется, надо освободить.

Микион:

— Только из-за этого?

Демея:

— Из-за этого. А если дело в деньгах, возьми у меня, наконец.

Сир:

— Пусть боги исполнят все твои желания, Демея!

Микион:

— Ну, Сир, тебе сегодня здорово повезло!

Демея:

И потом, Микион, ты выполнишь свой долг и дашь Сиру немного денег на руки, он быстро отдаст.

Микион:

— Ни вот столечко не получит!

Демея:

— Он честный малый.

Сир:

— Я отдам, клянусь Геркулесом, только дай!

Эсхин:

— Ах, отец!

Микион:

— Я подумаю.

Демея:

— Он вернет.

Сир:

— О великий муж!

Эсхин:

— Мой дорогой, дорогой отец!

Микион:

— Что происходит? Что так внезапно изменило твой характер? Что за фантазия? Откуда такая щедрость?

Демея:

— Я объясню тебе: я хотел показать, что они почитают тебя милым и покладистым не потому, чтобы ты вел правильную жизнь или был разумно добрым, но потому только, что ты им потакаешь, поддакиваешь и даешь деньги, Микион.

Что означает вся эта сцена? Несомненно, перед нами тонкая, очень продуманная пародия на всю пьесу. Здесь дана карикатура, причем довольно ядовитая, на все приемы Микиона и поведение Эсхина. При этом выясняется, что мудрец Микион просто жалкий, безвольный человек, который идет на поводу у своего сына и бездумно потакает его прихотям. Сам

же молодой герой, его многообещающий сынок, — самый отъявленный эгоист, который ни во что не ставит счастье и спокойствие своего отца и немедленно предает его ради Демеи, как только это становится более выгодным. Смысл этой сцены прекрасно выражен в заключительных словах Демеи: «Я хотел показать, что они почитают тебя милым и покладистым не потому, чтобы ты вел правильную жизнь или был разумно добрым, но потому только, что ты им потакаешь, поддакиваешь и даешь деньги». Эти слова мог бы сказать про себя автор последней сцены: он хотел показать именно это.

Но зачем же она написана? Зачем было Менандру высмеивать свою заветную мысль и, по греческому выражению, расплетать ткань, которую он плел всю жизнь? И тут мы узнаем поразительный факт. Оказывается, сцены этой нет в греческом оригинале, она целиком придумана латинским автором [27] . Но зачем? Невольно напрашивается мысль, что авторов, или одного из них, стала невыносимо раздражать мораль пьесы и ее герои. И когда перевод был окончен, бес насмешки овладел им, он схватился за перо и несколькими твердыми, уверенными штрихами создал пародию. Кто же этот автор?

27

Блестящая реконструкция С. И. Соболевского. Он обратил внимание на одно сообщение Доната, античного комментатора Теренция. Донат пишет, что у Менандра Микион женится охотно, по собственному желанию. (Очевидно, автор хотел закончить комедию двумя счастливыми свадьбами и не оставлять Микиона осиротевшим и одиноким.) Из этого Соболевский делает неопровержимый вывод, что вся приведенная нами сцена целиком сочинена латинским автором (Публий Теренций. Адельфы. Введение и каммент. С. И. Соболевского. М., 1954. С. 358).

Это покрыто мраком. Но некоторые черты этого человека мы можем воссоздать. Он насмешлив. Насмешка его необычайно тонка. Например, его слова о Сире: «Его надо наградить по справедливости. Тогда и другие рабы станут лучше… заметьте: приводить шлюх, готовить вечеринку среди бела дня — это немаловажные достоинства у человека». Такого рода насмешки, когда под видом похвалы преподносят горчайшую пилюлю, Цицерон называет греческим словом «ирония». Это, говорит он, «утонченное притворство, когда говоришь не то, что думаешь», и «с полной серьезностью дурачишь всех своей речью, думая одно, а произнося другое» (Cic. De or., II, 269).

Далее. Выражается этот автор немножко резко — слова «осел» [28] , «шлюхи» (в подлиннике сказано сильнее) довольно часто срываются с его языка. Между тем до того Микион был образцом любезности. Узнав о диком дебоше Эсхина, он говорит только: «Все-таки Эсхин этим причинил мне некоторую неприятность» ( Adelph., 147–148).Объясняя свою мягкость, он замечает: «Я не могу ничего изменить, поэтому терплю все спокойно» (ibid., 736–737) Более того. Даже сам ворчливый Демея выражался не так резко.

28

Слово «осел» было, по-видимому, любимым эпитетом — довольно нелестным, конечно, — часто срывавшимся с уст Сципиона (Cic. De or., 11, 258; 267; Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min., 16; App. Hiber., 85).