Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена
Шрифт:
— Спустись, пожалуйста, с неба ( Cic. De re publ., I,34) [29] .
Хотя Лелий в то время серьезно увлекся правом, это не мешало ему, как истому римлянину, вышучивать эту сухую науку и в дружеском кругу пародировать интердикты, дразня профессиональных юристов (Cic. De re publ., 1,20).
И в этом также проявилась странная непрактичность Публия. Знание права было необходимо каждому римскому гражданину, но какую пользу могла принести наука о звездах? Сципион же не обращал на подобные пустяки ни малейшего внимания и продолжал спокойно изучать сферу Архимеда.
29
Цицерон постоянно говорит об увлечении Сципиона астрономией. Диалог «О государстве» начинается с долгих научных дебатов о небесных явлениях. Туберон считает только Сципиона способным ответить, почему на небе видны два солнца. Сам Публий говорит, что беседовал
В то же время из текста Цицерона очень заметно, что Лелий совершенно не разделяет увлечения своего друга.
Когда он приходит и узнает, что разговор идет об астрономии, он с досадой спрашивает:
— Разве мы уже изучили все, что относится к нашим домашним делам и государству, что хотим знать, что происходит на небе?
Затем именно он приводит слова своего наставника Элия, издевавшегося над этой бесполезной наукой. И наконец решительно прерывает разговор о звездах (Cic. De re publ., 1,15; 17; 19; 30–32).
IX
Давно прошло то время, когда молодые люди начинают добиваться магистратур и вступают на первую ступень лестницы общественных почестей, вверху которой, как некая манящая цель, блистает консулат. Ровесники и школьные друзья Сципиона давно уже делали карьеру, а Публий продолжал жить своей странной, непонятной всему Риму жизнью, которую делил с ним верный Лелий [30] . Вместо того чтобы начать наконец появляться на Форуме, он неожиданно уехал с Полибием путешествовать по Италии [31] .
30
Правда, Астин предполагает, что еще до отъезда в Испанию Сципион был квестором (Op. cit., 14–15). Приводит он единственный аргумент — по сообщению Полибия, в 151 году Сципион голосовал за войну в Иберии, а голосование это происходило в сенате, значит, он уже был его членом. Однако у нас нет ни одного известия о его квестуре, а голосование могло происходить в народном собрании, так как тот же Полибий решительно утверждает, что вопросы войны и мира решает только народ. Что до Лелия, то первую известную нам должность он занял в 145 году.
31
Время этого путешествия неизвестно. Terminus ante quem появляется в 151 году, когда Сципион уехал в Испанию. Год спустя вернулся на родину Полибий. Так что путешествие могло произойти в любой год от 166 до 151 — го. Но мне представляется, что до 160 года наш герой был слишком занят пьесами. Писались они каждый год. Пропущены были только 164 и 162 годы. Но в 162 году умерла Эмилия, и Сципион погружен был с головой в имущественные дела. А в 164-м его отец был цензором и, вероятно, хотел, чтобы его любимец был подле и, глядя на него, учился государственной деятельности. Поэтому я склонна думать, что он предпринял это путешествие, чтобы рассеяться после смерти отца.
Они проехали по всей стране, осмотрели долину реки Пад и предгорье Альп, где некогда разворачивались грозные и волнующие события Ганнибаловой войны. Они чудесно провели время. Путешествие было удивительно увлекательным, а Полибий был таким интересным собеседником, что мог бы скрасить самую скучную и мучительную дорогу. Историк буквально влюбился в Италию. Больше всего его восхищало сказочное изобилие плодов земных, красота, статность и высокий рост жителей ( Polyb., II, 15, 7).Он рассказывает, какие баснословно низкие цены в Италии на все продукты питания. Когда по дороге он заходил пообедать в трактир, то бывал поражен тем, что посетители даже не спрашивали о цене того или иного кушания, а только интересовались, сколько приходится с человека. И вот хозяин, получив всего несколько грошей (1/2 асса), уставлял весь стол обильными и вкусными блюдами (Polyb., II, 15,1–7).
Когда они достигли исполинских Альп, Полибий не только внимательно осмотрел окрестности, но решился даже перейти ледяные горы, чтобы найти путь карфагенского вождя. Но последовал ли за ним его воспитанник, неизвестно. По ту сторону Альп они дошли почти до самой Испании, осмотрели Нарбонскую провинцию и, наконец, остановились в прелестном греческом городе Массилии (совр. Марсель), в те дни казавшемся каким-то чудом. Действительно, среди диких и суровых поселений варваров вдруг открывался взору прекрасный эллинский город, окруженный оливами и виноградниками, с театром, гимнасиями, город, считавшийся северными Афинами, где впоследствии учились многие римляне (Strabo, С 179–181).
Отправляясь в Массилию, Публий имел еще некую тайную цель. Дело в том, что он тогда прочел Пифея. Этот Пифей жил еще во времена Аристотеля, был астрономом, географом и математиком. Но, главное, он был путешественником. В маленьком кораблике он через Геракловы Столпы вышел в Атлантический океан, доплыл до Британии, обошел чуть не всю ее пешком, достиг ледяного океана и открыл какую-то новую землю, которую назвал Фула. Таким образом, Пифей, по его собственным словам, своими глазами видел всю северную часть Европы до пределов мира (Polyb., XXXIV, 5,2,9; Strabo, С 104).
Его книги, по-видимому, представляли собой смесь точных географических изысканий (он, например, вычислил широту Массилии) и красочных описаний ледяного севера. Вот, скажем, как он описывает места близ Фулы: там, говорит он, «нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское легкое. В нем, говорит Пифей, висит земля, море и все элементы, и это вещество является как бы частью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле» (Strabo, С 104).
Современные ученые во многом верят Пифею, считая его первым путешественником, дошедшим до северных земель. Но, то ли потому, что рассказы его казались невероятными южанам, то ли потому, что Пифей, как это свойственно путешественникам; любил уснащать свой рассказ небылицами, только древние отнеслись к нему скептически. Правда, не все: исключение составлял Эратосфен. Но уж Полибий во всяком случае ни на йоту не поверил Пифею. А вот на Публия книги Пифея произвели сильное впечатление, и он если и не принял всего безоговорочно, то очень заинтересовался. Можно себе представить, как скептический наставник пытался образумить своего слишком поэтического ученика. «Неправдоподобно и то уже, — говорил он, — чтобы частный человек, к тому же бедняк, прошел водой и сухим путем столь большие расстояния» (Polyb., XXXIV, 5, 7). То, чем он хвастается, «невероятно было бы для самого Гермеса» (ibid., XXXIV, 5,9).Но Публий продолжал в глубине души питать несбыточные надежды. Вдруг ему удастся найти следы маршрута Пифея, а может быть, его повторить?
Пифей был родом из Массилии. И вот Сципион задумал узнать там о нем подробнее. Но напрасно он, по словам Полибия, расспрашивал буквально всех массилиотов о Британии: никто не мог удовлетворить его любопытство. Сципион и тут не отчаялся. Он продолжал свои расспросы по всему Нарбону ( Polyb., XXXIV, 10, 6).Увы! Как и предсказывал Полибий, все было тщетно, и юноше пришлось отказаться от своей мечты.
Вероятно, вскоре после возвращения из путешествия к Сципиону неожиданно явились послы из Македонии. Они просили, чтобы он немедленно поехал к ним и помог им уладить какие-то внутренние дела (Polyb., XXXV, 4,10–11). Нас может удивить, что македонцы вручили судьбы своего государства молодому, никому не известному человеку. Между тем ничего нет естественнее. По римскому обычаю, который Ф. Ф. Зелинский называет рыцарственным, полководец, покоривший Риму какую-нибудь область, становился ее патроном. Отныне он обязан был заботиться о том, чтобы те, кого он сделал подданными римского народа, ни в чем не терпели нужду. Эмилий Павел выполнял свои обязанности с такой строгой щепетильностью и с такой искренней добротой, что македонцы давно привыкли смотреть на него как на своего спасителя и защитника. Теперь же они надеялись, что обязанности отца возьмет на себя его сын.
Впрочем, я думаю, что дело тут не только в Эмилии Павле, но и в самом Сципионе. Недаром послы обратились именно к нему, а не к его старшему брату Фабию. У нас есть два разительных факта — в 151 году до н. э. македонцы приглашают к себе Сципиона, а четыре года спустя, в 147 году, греки присылают на помощь римлянам целый боевой флот, как они официально заявили, из дружбы к Сципиону! Каковы же причины такого необыкновенного расположения? Надо думать, эллины и македонцы видели от Публия очень много добра. Действительно. Плутарх сообщает, что Сципион оказывал грекам тысячи услуг из любви к Полибию, а потом еще и к Панетию Родосскому (Plut. Praecept. polit., p. 814 С).Мы знаем, как добр он был к бесправному заложнику Полибию. Но в Риме были сотни людей, оказавшихся в таком же положении. Многие из них были личными друзьями Полибия. Легко себе представить, что названый отец приводил к Публию всех этих греков и они находили неизменно ласковый прием в этом милом и гостеприимном доме. Он помогал, как мог, и ахейцам, и родоссцам. А в 150 году добился наконец для ахейских заложников разрешения вернуться на родину. И, конечно, эллины, возвращаясь домой, рассказывали о великодушии и удивительной сердечности этого римлянина.
Поездка в Македонию показалась Публию чрезвычайно заманчивой. Она была и лестной, и почетной и, главное, очень интересной. Ведь можно было вновь посетить Грецию, где он был всего один раз совсем мальчишкой. Итак, он стал собираться. А между тем в Риме произошли неожиданные события.
Началась война в Испании. То есть, собственно говоря, она, то тлея, то вспыхивая, горела не переставая последние 50 лет. Сейчас же она грозила разрастись в настоящий пожар. На сей раз мятеж подняли три испанских племени, среди которых первое место занимали беспокойные и всегда враждебные Риму араваки. Консулу Марцеллу, командовавшему в Иберии, как будто удалось их успокоить, и он, утомленный суровой и мучительной войной, предложил Риму заключить мир. Но это намерение привело в ужас все союзные Риму испанские племена. Они клялись и божились, что поведение араваков не более чем лукавство, что стоит Риму вывести из страны армию, как их сметут с лица земли, вырежут поголовно, и умоляли римлян продолжать боевые действия.