Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
Шрифт:
Старая Троицкая дорога полна видений. Впрочем, из уважения к атеистам мы готовы назвать их и галлюцинациями. Вот и возле Ростокина нас ждет новая галлюцинация. Над болотистой долиной Яузы взлетает… стройный римский акведук. Мерный ритм высоких арок, благородная белизна тесаного известняка…
Ростокинской акведук имеет длину 150 саженей (около 320 метров) и опирается на 21 арку (170, 47). Он представляет собой часть «мытищинского водопровода», который подарила Москве императрица Екатерина И. Строили акведук немцы — военные инженеры Ф. В. Баур и И. К. Герард. Окончен он был в 1784 году. Императрица считала его «самой лучшей постройкой в Москве» (160, 664).
В своих Записках о поездке из Москвы в
«…Но я увидел недалеко от дороги прекрасный водовод, оставил сравнения и пошел смотреть его. Вот один из монументов Екатерининой благодетельности! Она любила во многом следовать примеру римлян, которые не жалели ничего для пользы иметь в городах хорошую воду, столь необходимую для здоровья людей, необходимее самых аптек. Издержки для общественного блага составляют роскошь, достойную великих монархов, роскошь, которая питает самую любовь к отечеству, нераздельному с правлением. Народ видит, что об нем пекутся, и любит своих благотворителей. Москва вообще не имеет хорошей воды; едва ли двадцатая часть жителей пользуется трехгорною и Преображенскою, за которою надобно посылать далеко. Екатерина хотела, чтобы всякий бедный человек находил близ своего дому колодезь свежей, здоровой воды, и поручила генералу Бауеру привести ее трубами из ключей мытищинских, теперь она уже в городе: остается сделать каналы внутри его. Работа долговременна и трудна, но благодеяние превосходит труды; и время открытия народных колодезей будет важною эпохою для московских жителей, то есть небогатых, следственно, для большого числа. Водовод идет мостом через низкую долину, на каменных арках, и длиною будет сажен сто. Я уверен, что всякий иностранный путешественник с удовольствием взглянет на сие дело общественной пользы» (74, 339).
Под арками акведука журчит торопливая Яуза. Кажется, здесь одно из немногих мест, где можно подойти к ней поближе и, присев на корточки, опустить руки в ее пока еще чистые воды.
Странная и печальная судьба у этой светлой подмосковной реки, берущей свое начало из мытищинских родников. Казалось бы: вторая река столицы, древняя дорога на северо-восток, кормилица и поилица многих поколений москвичей, она заслуживает почета и уважения. Но нет. Яуза — река-изгой. В черте Москвы ее загнали куда-то на задворки, на заводские дворы и пустыри. К ней нет подходов, нет спусков. На ее берегах нет застывших с удочкой рыбаков или бросающих камешки детей. По ней не плавают лодки. И уж конечно никому не придет в голову искупаться в ее мертвых водах.
В современном облике Яузы есть что-то зловещее. Помню, как в детстве мы ходили с компанией сверстников, обитателей дворов по улице Казакова, «погулять на Яузу». Река всегда манит уже одним своим необычным, текучим состоянием. Глядя на желтовато-коричневую воду, покрытую нефтяными пятнами, мы со страхом и любопытством всматривались в непонятные предметы, всплывавшие по тихому течению. В каждом из них нам мерещился утопленник Безлюдность места и странный вид похожих на средневековые башни шлюзов дополняли впечатление…
Отделенная от домов ревущим потоком машин, набережная Яузы совершенно непригодна для прогулок. Узкая пешеходная дорожка, проложенная по ее берегам, обычно пуста. Да и странно было бы гулять здесь, вдыхая густой настой выхлопных газов и поглядывая на мутно-желтые воды Яузы. Ее давно уже превратили в сточную канаву для многочисленных фабрик, заводов и мастерских, расположенных по ее берегам.
Это загадочное угро-финское название в русском исполнении звучит как-то надрывно, петлисто. «Я — уза», «я — узка» — словно жалуется обиженная людьми бедная речка. Впрочем, все относительно. Мы, русские, — известные пессимисты. Один американец, с которым мы ехали по Москве, услышав название реки, встрепенулся и сказал: «Это похоже на то, как говорят чернокожие
Но вернемся к ростокинскому акведуку и пройдем немного по течению реки вдоль левого берега Яузы. (Правый берег не доставит нам этого удовольствия: он зарос кустарником и хмуро смотрит из-под нависших над самой водой заборов.)
Светлая мысль хоть немного облагородить Яузу уже посетила московских управителей. В результате после долгих трудов в ростокинской пойме Яузы был устроен… сквер не сквер, парк не парк… Скорее «зона отдыха» с асфальтированными дорожками, торфяными газонами, наспех посаженными деревцами и чугунными скамейками, которые трудно сломать и нельзя украсть.
Все это можно только приветствовать. И для воодушевления московских властей на новые подвиги по спасению протухшей реки мы дарим им рассуждение английского философа и историка искусства Джона Рёскина.
«Нельзя придумать для здорового воспитания лучшего средства, чем сохранить каждый ручей на возможно большем протяжении чистым, полным рыбы и легко доступным для детей. Лет тридцать назад существовала небольшая и неглубокая речка Вандель, струившаяся через проезжую дорогу под мостом для пешеходов у подошвы последнего мелового холма возле Кройдона. Увы, приходили, уходили люди — и речка исчезланавсегда. Местные власти давно уже выстлали кирпичами русло, по которому она протекала. А между тем этот поток с водившимися в нем пескарями имел для воспитательных целей больше значения, чем тысячи фунтов, которые ежегодно тратятся на приходские школы; этот поток принес бы большую пользу даже в том случае, если бы каждый грош из этих тысяч вы употребили на то, чтобы заставить молодежь изучить свойства кислорода и водорода, вызубрить названия и скорость течения всех азиатских и американских рек» (158, 193).
Перекинутый через Яузу Ростокинский акведук нёс свои воды в одну сторону, Яуза — в другую. Этот перекресток двух течений имел какую-то философическую привлекательность. И пусть акведук давно не используется по назначению, место это по-прежнему сокровенное. В нем есть что-то важное не только по виду, но и по самой сути. Здесь слышно, как неумолчно струился вода бытия. «Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем» (Иов, 11, 16).
Живая река в городе… Пожалуй, она и правда стоит дюжины аптек.
В древности Троицкая дорога от Ростокина и до Мытищ шла вдоль берега реки. На этом участке на голубую нитку Яузы нанизано было много старинных сел, достойных упоминания в истории. Пройдем по этому археологическому каталогу.
Свиблово
В нескольких километрах от Ростокина, выше по течению реки, располагались села Свиблово и Медведково. Это были старые вотчины московской знати, близкие к столице, связанные с ней рекой и дорогой. Отсюда хозяева получали всё необходимое (продовольствие, дрова, сено) для своих московских усадеб.
Свиблово — как глубокий колодец в прошлое. Оно получило свое название от имени владельца — боярина Федора Андреевича по прозвищу Свибл. Он верой и правдой служил Дмитрию Донскому, строил по его указанию одну из башен Московского кремля, до сих пор сохранившую его имя — Свиблова башня.
Позднее Свиблово перешло к Плещеевым, затем к Нарышкиным. Первым из них селом владел Кирилл Алексеевич Нарышкин — дальний родственник царя Петра I. (Дед К. А. Нарышкина и дед матери Петра Натальи Кирилловны Нарышкиной были родными братьями.) В Северную войну К. А. Нарышкин был комендантом Нарвы и Дерпта. Он отличался свирепостью и алчностью. В качестве трофеев он вывез из Лифляндии не только множество ценных вещей, но и пленных шведов, владевших различными ремеслами. Они были поселены в свибловской вотчине Нарышкина и построили ему здесь роскошный по тем временам двухэтажный дом (160, 670).