Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки
Шрифт:
Автор благодарит за помощь Кирилла Алексеевича Арбузова (сына драматурга Алексея Арбузова), художника Галину Константиновну Ваншенкину (дочь поэтов Инны Гофф и Константина Ваншенкина), поэта Геннадия Николаевича Калашникова, фотографа Вадима Михайловича Крохина (сына директора Дома творчества писателей в Дубулты Михаила Баумана), журналиста Андрея Марковича Максимова (сына поэта Марка Максимова), заведующую музеем «Дом на набережной» Ольгу Романовну Трифонову (вдову прозаика Юрия Трифонова) и сотрудников Российского государственного архива литературы и искусства.
Автор
Предисловие
«Кому на Руси жить хорошо? Советским писателям?»
Где-то году в 1957-м произошла эта история. Начинающий советский драматург Александр Володин, успевший написать к тому времени первую пьесу – «Фабричная девчонка», зарабатывал свой скудный хлеб тем, что разъезжал по клубам и колхозам Ленинградской области, выступая перед народом – рабочими, крестьянами и трудовой интеллигенцией. Вместе с ним в составе своеобразной агитбригады путешествовали баянист и лектор, разъяснявший мудрую политику партии. Надо полагать, что принимали их хорошо. Особенно баяниста. Неожиданно Володина вызвали в райком – пришла на него «телега». Оказывается, выступая в школе рабочей молодежи и отвечая на вопросы о Владимире Дудинцеве и Борисе Пастернаке, Володин сказал этой самой молодежи вовсе не то, что писали в газете «Правда». Сказал то, что думал.
Аудитория осталась довольна в отличие от некоей учительницы, настрочившей кляузу. «Она точно записала мои ответы, и все они были действительно по тогдашним временам никак не допустимы. А в конце письма, чтобы разоблачить меня до конца, она добавила: “К тому же он был нетрезв”», – вспоминает Александр Володин1. Неизвестно, чем бы для него закончился этот вызов «на ковер», если бы не одно обстоятельство, облегчившее его участь. Секретарь райкома партии оживился: «Что пил-то?» Володин опять ответил честно: «Стакан красного вина и пиво». Тут старшие товарищи – члены бюро райкома – стали его учить уму-разуму: «Кто же это вино с пивом мешает! Водку нельзя с пивом мешать, а вино еще хуже. Вот даже коньяк можно с шампанским. А вино с пивом никогда». И отцепились они от молодого драматурга, поняв, в чем его главная ошибка. Ибо Пастернака и Дудинцева в Мгинском райкоме КПСС Ленинградской области отродясь не читали, а вот то, что хорошие напитки смешивать нельзя – знали точно. А письмо порвали. И ушел будущий автор сценария к «Осеннему марафону» с миром…
Немало мифов сегодня сложено о советском образе жизни, в том числе и о писателях, которые, оказывается, не жили, а «как сыр в масле катались». И то у них было, и другое, и третье. С неба валилось. Но и ведь и работать приходилось немало. Каждый советский школьник знал, что «у нас любой труд в почете». А труд писателя был почетен вдвойне, но не только по той причине, что неплохо оплачивался, а еще и потому, что расценивался как профессиональная деятельность. Пожалуй, не было на свете такой страны (кроме Китая), где проживало и работало столько литераторов. Лишь официально признанных таковыми к концу перестройки насчитывалось более десяти тысяч человек – членов Союза писателей (СП) СССР. Целая дивизия! Членство в Союзе писателей служило признанием профессионального статуса литератора и достижением статуса социального, на ступеньку (или даже две) выше, чем у большинства простых советских людей.
Откроем толстенный, словно кирпич, справочник Союза писателей СССР 1976 года, изданный в разгар так называемой эпохи застоя. Кого только нет на его пожелтевших страницах: прозаики, поэты, драматурги, сценаристы, переводчики, публицисты, литературоведы, критики, сотрудники редакций и издательств. Встречаются и известные имена, и крупные личности. Но большая часть фамилий все же мало что скажет современному читателю. Одних только писателей Ивановых здесь 18 человек, не говоря уже об Иванченко, Иванько и Иваненко (о Петровых и Сидоровых скромно умолчу). Целых восемь литераторов по фамилии Бабаев, десять Ибрагимовых, три Сердюка, два Солоухиных и один Пришвин… А еще полтора Чеховых и единственный Пушкин. И все они проживали на бескрайних просторах Советского Союза. И для всех находились и бумага, и читатели – благо что СССР считался самой читающей страной в мире. Тогда уж и самой пишущей.
При таком количестве писателей-однофамильцев, само собой, был поставлен и рекорд по псевдонимам. И ведь какие причудливые попадаются! Киевский критик Сергей Алексеевич Пыльненький творил под псевдонимом Пыльный. Весело. А поэт из поселка Палатка Магаданской области Анатолий Александрович Пчелкин публиковался под псевдонимом Корней Чукотский – через букву «т». Находчиво. Такой вот получается клуб веселых и находчивых литераторов…
Управлять этим воинством, вооруженным письменными принадлежностями, было тяжеловато: не все хотели идти в ногу. Несерьезные какие-то люди! И особенно плохо было у советских писателей с идейностью. «Одна из коренных причин отставания нашей литературы и состоит в отрыве значительной части писателей от жизни народа, в том, что они замкнулись в рамках узколитературного быта и появляются в семьях рабочих и колхозников только как наблюдатели, собирающие в порядке “творческой командировки” материал для будущей книги», – констатировал отдел культуры ЦК КПСС в оттепельном 1957 году2. Неважным было и качество писательского творчества: «Партия не раз указывала на серость и примитивизм многих произведений писателей… Необходимо повысить роль печати, писательских организаций в борьбе с этой серятиной». Бросается в глаза последнее слово в этом официальном документе – «серятина», выделяющееся из общего бюрократического стиля.
Самих писателей обуревали схожие мысли. В дневнике от 12 декабря 1954 года Александр Твардовский, размышляя о причинах низкого качества литературы, запишет: «Нам даны все права, кроме одного – права плохо писать»3.
Объективно говоря, кого бы ни принимали в ряды союза, реакция всегда была положительной, радостной. «Когда меня приняли в Союз писателей, я был счастлив и горд, что государство признало меня писателем… Для меня началась новая полоса… Звание члена [Союза писателей] можно было, пожалуй, приравнять к генеральскому… Членский билет СП давал многие привилегии, и главной из них было право не ходить на службу, а самому распоряжаться своим временем», – пишет Владимир Войнович4. Созвучно ему и мнение совсем другого литератора, Владимира Крупина: «Сегодня вручают билет. Писательский. Это много, конечно. Как паспорт. Как партбилет»5, – из дневника от 10 марта 1976 года. Другое дело – как потом складывалась судьба писателя, учитывая его творческие амбиции и способности, а главное жизненные цели. Кто-то испытывал неудовлетворение, а иные были счастливы. «Я вижу вокруг столько обойденных и объеденных людей, что боюсь за свою счастливую судьбу и все вижу во сне, как снова оказываюсь в литейном цехе с кувалдой в руках и с полуголодными ребятишками дома», – признавался 10 октября 1966 года Виктор Астафьев6.
Недаром критик Лев Аннинский очень точно назвал Союз писателей «смесью острейших опасностей и фантастических возможностей». Фантастические возможности – это и свои литературные журналы и газеты, и свои издательства, коими располагал каждый из пятнадцати республиканских союзов писателей, входящих в большой союз. И огромные тиражи книг (и сто, и двести тысяч экземпляров). А еще в ведении правления СП СССР находились Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы, Иностранная комиссия, ведавшая регулярными выездами писателей за рубеж, и многое другое. Богатейшие возможности имел Литературный фонд СССР, созданный в 1934 году, почти одновременно с СП СССР, для «помощи работникам литературы», ставший со временем мощнейшей материальной базой для «растущих писательских кадров». Литфонд превратился в своеобразную общую копилку, куда стекались отчисления от гонораров[1]. Так Союз писателей стал огромным министерством литературы со своими льготами и привилегиями, домами творчества и поликлиниками, жилыми корпусами. В условиях советской плановой экономики с ее дефицитом и системой распределения (когда трудно было купить, но легче «достать») это служило серьезным подспорьем для творческих людей. Наконец, писательская армия имела и своих литературных генералов, которые ею же и руководили.
Острейшие опасности подстерегали писателя на границе, разделяющей свободомыслие и жесточайшую государственную цензуру – одну из основ существования советского строя. Цензуре подвергалось всё – начиная от спичечных этикеток и заканчивая театральными афишами. Несогласных писателей ждала эмиграция, которой нередко (в том или ином сочетании) предшествовали травля, психиатрическая больница и тюрьма. Иногда бывало и проще – уезжали «читать лекции». Так и сформировалась третья волна эмиграции – Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Виктор Некрасов, Александр Галич, Василий Аксёнов, Наум Коржавин, Лев Копелев, Владимир Максимов, Анатолий Гладилин, Андрей Синявский, Сергей Довлатов, Эдуард Лимонов, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Александр Зиновьев, Юрий Мамлеев, Анатолий Кузнецов. Насколько разнороден все же этот список – в нем и фронтовики, и орденоносцы, и лауреаты Сталинских премий и даже те, кого Союз писателей СССР так и не удостоил чести быть принятым в свои ряды, а все равно выдавили их из страны. Лишили гражданства, а книги уничтожили. А между прочим, среди перечисленных – два нобелевских лауреата…
Потребность членства в Союзе писателей не была бы столь острой, если бы в СССР существовал, например, свой ПЕН-клуб, объединяющий писателей на сугубо профессиональной основе. Однако такая возможность была начисто отметена по естественным причинам еще в 1956 году: «Хартия ПЕН-клубов содержит неприемлемые для советских литераторов положения: выступать против цензуры, использовать свое влияние в целях предотвращения классовой борьбы, критиковать правительство»7. Тем не менее ПЕН-клубы существовали не только в капстранах, но и в так называемых странах народной демократии – Польше, Болгарии, Венгрии, Чехословакии.