Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки
Шрифт:
В общем, со всех сторон обложили. И он решил на время схорониться в Москве, в собственной квартире на Ломоносовском проспекте. Главное – не подходить к телефону, чтобы не обнаружили. А с женой договорился: если она с дачи позвонит, то одним звонком, а потом сразу трубку положит. И тогда он ей перезванивал. Поначалу конспирацию соблюдать удавалось. Но до поры. Видимо, в той организации, где всё обо всех знали, догадались о местонахождении Бакланова. И вот в один из дней замучил его телефон: трезвонит и трезвонит, причем с определенным интервалом. Как будильник. Писатель не выдержал, схватил трубку и услышал недобрый женский голос: «Как показалось мне – телефонистки…
– Почему не берете трубку?
– А вам какое дело! У меня за телефон уплачено!»
Бакланов как чувствовал, – быстро оделся и во двор. Произвел рекогносцировку местности (фронтовик и бывший начальник разведки артиллерийского дивизиона!), заняв позицию на отдаленно стоящей скамейке, где, к счастью, ни одной старушки не оказалось. Сидит он (а за кустом его не видно) и видит, как во двор въехала «черная “Волга”, остановилась у нашего подъезда. Дверца открылась, вышел товарищ в сером костюме, обойдя машину, вошел в подъезд. Примерно столько времени, сколько требовалось, чтобы подняться на седьмой этаж, постоять безуспешно перед закрытой дверью и вернуться, он пробыл там. Машина отъехала». Что делать? И тут достали. Видно, только одной баклановской подписи на том письме и не хватало. Ну, не могли без нее обойтись, и всё тут. Без Бакланова «веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны», как в том письме говорилось, выходило не слишком полным.
Тогда Григорий Яковлевич решил провести передислокацию: ехать в Красную Пахру на дачу было бесполезно, там бы его застали еще быстрее. А вот не отправиться ли в Болшево? К тому же Марлен Мартынович Хуциев давно его звал писать сценарий будущего фильма «Был месяц май» – впоследствии оказавшегося для Бакланова самым дорогим из всех экранизаций его произведений (кинокартина была поставлена в 1970 году). Совместное сочинение сценария вышло удачным, обоюдно приятным. И предпринятый Баклановым маневр также не был разгадан противником, не обнаружившим писателя в Болшеве.
Когда 31 августа Григорий Яковлевич открыл купленную Хуциевым газету, он увидел то коллективное письмо и подписи: «Некоторые ошеломили меня. Не буду перечислять, это все были известнейшие имена. В “Бесприданнице” Островского, склоняя Ларису к сожительству, старик купец Кнуров говорит: стыда не бойтесь, мы можем такую цену заплатить, что самые смелые критики умолкнут… Все, кто подписал это письмо в “Правду”, стали впоследствии Героями Социалистического Труда. Некоторые, впрочем, были уже удостоены, но кто еще не был Героем, стал им».
Думаю, более всего Бакланова поразила подпись Василя Быкова – писателя, духовно, да и биографически, ему близкого: Василь Владимирович во время войны служил в тех же артиллерийских войсках. «Боги войны» – так называли артиллеристов на фронте. В официальных статьях, посвященных развитию советской литературы, фамилии Бакланова и Быкова нередко стояли рядом. Их причисляли к ярким представителям так называемой лейтенантской прозы, отличавшейся предельной откровенностью и достоверностью при описании событий Великой Отечественной, ведь авторы сами были участниками войны и знали ее не понаслышке.
Наиболее активно писатели этого направления заявили о себе с началом оттепели, отважно отстаивая право ставить сложные и неприятные вопросы о цене победы, писать свою «окопную» правду, невзирая на нелепую критику в «дегероизации подвига», которой их регулярно подвергали те, кто и на войне-то не был. От цензуры бывшим фронтовикам доставалось порядочно, в чем только их не обвиняли – в очернительстве, клевете, пацифизме и принижении подвига советского народа в Великой Отечественной войне. Но чем сильнее было официальное сопротивление, тем больше их произведения читали, экранизировали и ставили в театрах. Интерес к лейтенантской прозе в стране, где почти в каждой семье хранилась медаль «За победу над Германией», был огромным.
Среди образцов лейтенантской прозы – повести и романы Григория Бакланова («Южнее главного удара», 1958; «Пядь земли», 1959; «Мертвые сраму не имут», 1961; «Навеки девятнадцатилетние», 1979), Василя Быкова («Журавлиный крик», 1959; «Третья ракета», 1962; «Альпийская баллада», 1964; «Мертвым не больно», 1965; «Пойти и не вернуться», 1978; «Сотников», 1970; «Знак беды», 1982), Юрия Бондарева («Батальоны просят огня», 1957; «Последние залпы», 1959; «Горячий снег», 1970), Бориса Васильева («А зори здесь тихие», 1969; «В списках не значился», 1974), Константина Воробьёва («Крик», 1962; «Убиты под Москвой», 1963), Виктора Курочкина («На войне как на войне», 1965), Вячеслава Кондратьева («Сашка», 1979) и др.[3]
А общепризнанным истоком этого направления послужила повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», опубликованная в 1946 году в журнале «Знамя». И самое интересное, что в 1947 году Виктор Платонович удостоился за эту повесть Сталинской премии второй степени – по предложению самого генералиссимуса. Хотя что тут странного – повесть ведь в том числе и о Сталинграде. Книга неоднократно переиздавалась, а после эмиграции автора была изъята из библиотек Советского Союза и уничтожена. Василь Быков, отдавая должное неоспоримым достоинствам повести, подчеркивал, что Некрасов показал «правоту и высокую сущность индивидуальности на войне», «увидел на войне интеллигента, утвердил его правоту и его значение как носителя духовной ценности в условиях, так мало способствующих какой-либо духовности»13. Эта оценка Василя Владимировича была опубликована уже в конце перестройки в 1990 году, когда запрет на книги Некрасова был снят. Постоянно воевать с цензурой приходилось и самому Быкову, причем особенно ожесточенно у себя на родине в советской Белоруссии.
Но и в Москве приходилось несладко. Не было у Василя Быкова ни одной книги, которая бы без труда пробилась к читателю через частокол придирок. Как говорил сам писатель, языка на фронте было взять легче, чем одолеть цензуру. Зоя Николаевна Яхонтова, заведующая редакцией прозы издательства «Молодая гвардия» в 1964–1986 годах, свидетельствует: «Чего стоила эпопея с изданием повестей Василя Быкова! Уже за первую его повесть “Третья ракета” я получила выговор от ЦК ВЛКСМ “за пропаганду абстрактного гуманизма”, который выражался в том, что в повести приводилось письмо убитого немецкого солдата, написанное просто с человеческой болью. Каждая новая повесть этого талантливого писателя подвергалась пристрастному рассмотрению “наверху”. А по последней, изданной в “Молодой гвардии” – “Знак беды” мне пришлось срочно выехать в Минск и уламывать автора кое-что снять. В конце концов нервы Василя не выдержали, и он написал мне, что в Москве больше издаваться не будет»14.
Зоя Яхонтова – личность легендарная, ее номер, наверное, хотел бы иметь в своей телефонной книжке каждый советский писатель. И классик, и начинающий (участник всякого рода совещаний «молодых писателей»). Вот почему ее почтовый ящик под праздник не закрывался от поздравительных открыток. В издательстве Яхонтову – «мудрого, светлого, замечательного человека» – вспоминают до сих пор. Зое Николаевне удавалось невозможное: она умела постоять за «своих» авторов в кабинетах на Старой площади и Главлита – Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР.