Повседневная жизнь современного Парижа
Шрифт:
…Никогда, конечно, не будет король править Францией — французы слишком дорожат республикой, но король (пусть и без атрибутов власти) во Франции есть, и очень милый. Принц Жан Орлеанский, герцог Вандомский — самый настоящий дофин и верит, что когда-нибудь вернет трон, отнятый у его предков. Он высок, деликатен, мягок в обращении, руководит фирмой, параллельно занимается общественной деятельностью и благотворительностью, публикует на своем сайте патриотические статьи и заслужил симпатию многих французов. Каждый год, накануне Рождества, он обращается к «подданным» с чуть старомодным, светлым поздравлением: «Без любви нет мира. Без любви нет справедливости. Без любви нет уважения друг к другу. Поэтому накануне Рождества я обращаюсь ко всем: христианам, евреям, мусульманам и другим верующим, людям Севера, Юга, Запада и Востока с предложением взяться за руки, дабы укрепить мир, объединить народы, настоять на справедливости и сразиться за самых неимущих. Дадим бедным и слабым надежду и шанс на жизнь. Прекратим обеднять страны. Используем деньги, разбазариваемые сейчас на убийства и разрушения, на то, чтобы сделать жизнь более сносной. Пусть богатые и влиятельные осознают, что не стоит им бояться бедных и слабых. Настало время власть предержащим понять их главную задачу: работать для Человека и с Человеком. Им воспитывать граждан в мире и справедливости. Будем уважать правду, даже если она болезненна для нас.
Глава пятнадцатая КЛОШАРЫ
Не бывавшему в Париже клошар представляется окутанным романтической дымкой симпатичным бродягой. На самом деле это вечно пьяный и омерзительно грязный тип, пахнущий перегаром и мочой. В Париже их обитает около восьми тысяч. Они просят милостыню. Пьют. Дерутся между собой. Мирятся. Снова пьют. Спят. И начинают все сначала. Почти все клошары — хронические алкоголики и выпивают в день 4–5 литров вина. Они никогда не признаются, что до бродяжничества их довело спиртное. Обвинят неверную жену, или строгого начальника, выгнавшего с работы, или проклятых эмигрантов, занявших все места, или расскажут о горе в семье, но на самом деле алкоголь вошел в их жизни задолго до этих несчастий и часто был первопричиной всех бед. Есть, конечно, люди, раздавленные судьбой: отец, похоронивший двадцатилетнего сына; муж, потерявший в автокатастрофе молодую жену и лишенный родительских прав на детей из-за депрессии; изнасилованная и не оправившаяся от травмы женщина; но чаще всего это освободившиеся из тюрьмы уголовники, проститутки по случаю обоих полов и токсикоманы. Мужчин клошаров значительно больше, чем женщин и почти все они не закончили школу. Алкоголь, недоедание и усталость приговаривают их к хроническому состоянию слабости. Многие — психически больные люди с неуравновешенной психикой и диагнозом «тяжелая форма десоциализации», хотя психиатрические госпитали берут их на лечение неохотно.
Мне пришлось столкнуться с неприятным клошаром в большущем коммерческом центре на Дефанс. Там их обитает целая компания: они бродят по всем этажам хорошо обогреваемого центра с десятками бутиков, толкутся перед кассами «Ашана», спят, загрузив свое добро в железную тележку, возле парковок Есть одна женщина с испитым и постоянно покрытым синяками лицом. Кто из приятелей ее бьет — неизвестно, но бьет с завидной регулярностью: только прошел кровоподтек под левым глазом, как сразу появляется новый под правым. Приехав раз «отовариться», я заскочила в открытое китайское кафе, где быстро перекусывают работающие по соседству французы и, в перерыве между покупками, домохозяйки и многочисленные туристы. Обедавшие за соседним столиком русские туристки принялись восторженно делиться со мной парижскими впечатлениями, с аппетитом уплетая китайскую лапшу. Тут к ним подошел чернокожий тип и стал рыться в тарелках. Пораженные женщины застыли, потом слабо запротестовали. Поняв, что тип, несмотря на достаточно аккуратную одежду, голоден, я сказала: «Они не закончили. Вот, возьмите лучше у меня китайские пирожки». Его глаза налились кровью (может, не любил китайских пирожков?), и с яростью Кинг-Конга он заорал: «Проклятые белые твари! Все сволочи! Все проститутки! Я вас ненавижу!» Вопли сопровождались неприличными жестами. Посетители и официанты в страхе замерли, и лишь через пять минут какой-то работник кафе решился его выпроводить. «Кинг-Конг» вырывался, раздувал ноздри, страшно вращал глазами и дико орал. На шум прибежал хозяин ресторана, старый маленький китаец, извинялся за инцидент, оправдывался: «Эти мерзавцы совсем распоясались. Мы их сами боимся. Вот, возьмите в подарок десерт». Завернув коробочки с десертом в салфетки, русские туристки понуро вышли из кафе — по выражению их лиц было ясно, что это «впечатление» от Парижа они забудут не скоро. Через некоторое время я снова приехала за покупками, и первым человеком, которого увидела в коммерческом центре, оказался «Кинг-Конг» — он мирно беседовал с клошарского вида стариком перед кассами парковок.
«Допустить, чтобы этот хулиган снова обижал женщин?! Никогда!» И я твердой поступью Павлика Морозова направилась к стоящим неподалеку рослым охранникам-арабам. Они «Кинг-Конга» моментально оцепили, а тут подоспел коренастый толстенький парень в кожанке, как оказалось, полицейский в штатском. Ему я и рассказала о недавнем происшествии. «Этот субъект нам хорошо знаком, он „свежий“ клошар. Живет здесь уже несколько недель. На него многие жалуются. Пьяница, дебоширит каждый раз, когда переберет. Пока не на кого не напал, но глотку дерет неплохо. Если напишите жалобу, то мы сможем его арестовать». Окруженный охранниками, негр дико вращал глазами и, стараясь на меня не смотреть, кричал, — «Я не сделал ничего плохого! Чего вы от меня хотите?!» Узнав, что парень клошар, я, конечно, ничего писать не стала, эта категория населения перевоспитанию не поддается. Пройдет совсем немного времени, и он окончательно опустится и ничем не будет отличаться от своих новых смердящих друзей. Коренастый полицейский погрозил «Кинг-Конгу» пальцем: «Это последний раз, понял?! Потом пеняй на себя!» Уходила я, провожаемая заверениями охранников: «Если он еще раз подобное вытворит, то мы его хорошенько отдубасим!» Больше чернокожего клошара на Дефанс я не видела.
Часто сами клошары становятся жертвами агрессивности незнакомцев. 23 октября 1981 года клошар Пьер Леметр был насмерть забит в районе коммерческого центра «Ле-Аль» охранником. Двое коллег убийцы спокойно смотрели на избиение. Суд приговорил его к 8 годам тюрьмы. 18 марта 1996 года на площади Франца Листа в 10-м округе трое парней подожгли клошара Фабриса Голена. Обгоревший, он умер на ступеньках местной церкви.
В XIX веке бродяг приговаривали к сорока пяти дням тюрьмы и принудительным работам. В 1955 году в префектуре Нантера была создана специальная служба — Бригада помощи бездомным. Законы к этому времени смягчились, насильно клошаров забирали только на ночь, и не в тюрьму, а в обустроенный в том же Нантере Центр приема и врачебных услуг. Возникли центры и в Париже. А в 1992 году была проведена законодательная реформа и клошары получили абсолютную, доведенную до абсурда свободу: хочешь — приходи добровольно в один из центров, не хочешь — мерзни на улице. Хоть умри от холода, никто на твою независимость не покусится. Каждую зиму, когда температура в Париже опускается ниже нуля, несколько клошаров замерзают насмерть. Представители власти в последнее время требуют насильственной перевозки клошаров в теплые центры, а последователи аббата Пьера считают это покушением на свободу. По их мнению, столичные и околостоличные центры оставляют желать лучшего, поэтому-то клошары туда и не идут. Согласных на поездку в центр бродяг собирают по Парижу на автобусе. Если клошар болен, то может остаться на несколько дней в медпункте.
Этнограф и психоаналитик Патрик Деклерк знает клошаров лучше всех парижан: он провел с ними добрых двадцать лет — сначала как этнограф в Доме естественных наук, затем как психоаналитик во Французской миссии «Врачей мира», а после в качестве консультанта в этом самом центре. Деклерк пошел дальше Гиляровского, он не просто написал о «дне», а решил на нем побывать. Холодной ночью 1985 года он сел в фургон, собиравший клошаров для ночевки в миссии. Загрузили его возле башни Сен-Жак В то время бродяжничество еще считалось преступлением, но почти половина парижских клошаров ехала в центр добровольно, собираясь группами возле обычных остановок специализированного автобуса. Вот его жутковатый рассказ:
«Холодно. Я сажусь на большую аэрационную решетку метро, откуда дует теплый воздух. Мой сосед заводит разговор:
— Новенький?
— Приехал с севера. Нет работы.
— Работы теперь нет нигде.
Он внимательно рассматривает меня, а я его. Мы изучаем потенциальную опасность друг друга. Токсикоман? Алкоголик? Сумасшедший? Пидор? Не пидор? Вопросы, страхи, фантазии. Ему под сорок Маленький, худой, сутулый. Не хватает зубов. Не очень грязный, но с коростой на веках и ресницах. Подходит автобус. Мои спутники собирают свои пакеты, с трудом поднимаются. Неловкие, они напоминают скот, ведомый на бойню. За нами наблюдают двое полицейских в голубых комбинезонах. Спереди в автобусе обустроена кабина для шофера и четырех-пяти полицейских. Она отгорожена открывающейся снаружи дверью, а дальше отделение, забиваемое клошарами. Сперва они садятся на деревянные скамейки по двум сторонам автобуса, потом, когда не остается места, стоят Часто он забит, как обычный автобус в час пик. У трети из нас отсутствуют документы, но никого не обыскивают: притрагиваться к таким отталкивающим личностям у полицейских нет желания. Я устраиваюсь на скамейке у выхода. Сквозь зарешеченное окошко проходит воздух, и я надеюсь, что он развеет запах моих соседей. Но мы лишь в начале пути и приедем в Нантер часа через четыре. Я осознаю свою ошибку, когда толстая женщина протискивается к двери и, расставив ноги, стоя писает в пластиковый стаканчик. Она наполняет его несколько раз и каждый раз пытается вылить содержимое наружу через окошечко. У нее ничего не получается. Мужчины, не стесняясь, писают на дверь. Я возле сортиров! Весь низ моих брюк в моче. Пересесть невозможно — автобус забит. У двоих типов начинается диарея. Вонь чудовищная. Четыре типа в татуировках занимают сидячие места, согнав слабых и старых. Они пьяны. Красные глаза и злой взгляд. Они ищут жертву. Входит человек лет пятидесяти, толстенький, в слишком коротком джемпере, не прячущем пупка, очень похожий на Винни-Пуха. Он — умственно отсталый и очень дорожит своей маленькой тележкой на колесиках, с какими старые дамы ходят за покупками. Четверо парней хватают тележку и разламывают ее на части. Винни-Пух кричит. Все смеются. Он ползает по полу, пытаясь собрать обломки тележки, получает пинки. Какой-то негодяй хватает Винни-Пуха за волосы и сует ему в рот свой член. То ли надежда на секс, то ли шутка. Винни, весь в переживаниях за тележку, кажется, и не замечает инцидента. Вскоре я стану свидетелем коитуса тридцатилетнего парня с абсолютно пьяной старухой на полу автобуса, между скамейками. Сношение жеребца и ведьмы. Одобрение публики, комментарии. Фиеста. Все под игривыми взглядами полицейских, умеющих оценить тонкую шутку. Подмигивание тонких знатоков. „Между нами, мужчинами“.
Прибываем в Нантер. Автобус въезжает на территорию центра для бездомных. Темно. Нас встречают надсмотрщики в белых блузах. Холодно. Пассажиры собирают вещи, между скамейками перекатываются пустые бутылки. Надсмотрщики кричат, направляя нашу колонну к ступенькам: „Давай! Быстрее!“ Классика. „Schnell! Schnell“ всегда пользуется успехом у надсмотрщиков этого мира. „Педерасты!“ — говорит на ходу один из новеньких, абсолютно пьяный, не то резюмируя общую атмосферу, не то в адрес охранников. Один из них волочет пьяницу в угол. Пощечина наружной стороной ладони — и пьяница летит на пол. Просто! Он стар и худ. Пара-тройка ударов ногой в живот позволяет белым блузам восстановить их гетеросексуальность. „Административная“ мера, так сказать. Никто не протестует. Безусловно, привычка. Жертва поднята за шиворот, поставлена на ноги и подтолкнута к ступенькам. Человек идет, спотыкаясь, с опущенной головой, держась за живот, с перекошенным от боли лицом. Я поднимаюсь с остальными по ступенькам. Толкучка, ругань, смех. Парад клоунов. Почти все пьяны. Мы входим в большую залу. Постоянно здесь живущие помощники надсмотрщиков (часто из бездомных) дают нам картонки — мы должны раздеться и сложить в них вещи. Служащий пишет на картонке мое имя. В пластиковую коробку кладу личные вещи и деньги. Коробка не закрывается, и ходят слухи, что деньги и документы здесь пропадают. Надсмотрщики? Их помощники? Возможно, и те и другие. Я признаю идеальную работу нескольких надсмотрщиков, но остальные — толпа равнодушных, жестоких и грубых людей с примкнувшими к ним откровенными негодяями. В зале воняет. Это вонь ног и тел.
Без одежды все похожи на скелеты: впавшие животы, ноги — спички. Белые тела алкоголиков с темно-красными руками, шеями и лицами. Нас ведут в душевую. Дверей в ней нет, все сообщается. Пар, вода, пот, жара. Душей мало, времени мало, воды тоже гомеопатическое количество, мыла — несколько маленьких кусочков с приставшими к ним волосами. Кого-то надсмотрщики вытрезвляют, обливая сильной струей воды. „Раздавленные“ гигиеной клошары оседают на пол. Некоторых, особенно грязных, моют насильно. Обливают жидким мылом и трут шваброй. Болезненная операция для искусанной паразитами кожи.
Затем нам выдают униформу — куртку и брюки из грубого хлопка цвета детской неожиданности. Униформа, разумеется, не соответствует размерам их получающих. Моя куртка рассчитана на лилипута, придется выбирать: или я ее застегиваю, или дышу. Наша одежда пройдет специальную обработку в огромных чанах с химическим составом. На ней не останется ни одной вши, ни одной бациллы. Все сдохнут. Только, к несчастью, уже продезинфицированные вещи складываются впритык к ждущим обработки. А ведь вши, как известно, очень хорошо ползают. 11 часов вечера. Мы направляемся в обеденный зал на первом этаже, где нас ждут чашка кофе и кусок хлеба. Это плохо освещенное помещение с грубо сколоченными столами. Здание раньше было тюрьмой: всюду коридоры, двери, замки. Люди в каторжных робах, с жуткими лицами, шумно пьют кофе из оббитых чашек Кусочек выжившего XIX века. Закончив, идем через тюремный двор в спальни для мужчин. Два громадных зала на сто пятьдесят человек каждый. Двухъярусные кровати штука опасная. У клошаров плохая „водонепроницаемость“: блевотина, кал и моча льются на того, кто спит снизу. Крики, ругань, драки. Нужно решать: спать внизу или наверху. Сложный выбор: верхняя полка защитит от „непогоды“, но падать с нее больно, а спускаться ночью для отправления нужды сложно. Темно, наступишь случайно на спящего и получишь от него по физиономии. Кроме того, наверху легче стать жертвой грабежа или изнасилования. Внизу легче убежать. Все очень сложно.