Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII

Мань Эмиль

Мало того, что мода руководила подбором всех и всяческих деталей туалета куртизанок и записных кокеток, ошивающихся в Лувре, эти дамы просто-таки умирали от желания и говорить «по-модному». Повинуясь улавливаемым от моды импульсам и стремясь выделиться из толпы, они изобрели собственный жаргон, который не вызывал у простых горожан ничего, кроме града насмешек. Так, они говорили: «Ах, как вы прискорбны!», увидев кого-то в печали, или: «Но до чего же это неоспоримо!» – вместо того, чтобы попросту согласиться с собеседником. Таких примеров можно было бы привести множество ^[33] . Кроме того, они нарочно искажали почти до неузнаваемости глагольные формы – так что невозможно было понять, о каком времени идет речь. В некоторых словах они не произносили какой-то согласный звук, казавшийся им излишним, так, что получалось, скажем, «Вы вохитительны», они употребляли вместо дифтонга «уа» простое «э», начисто меняя смысл слов, им казалось куда более приятным для слуха подменять

звуки на более мягкие или говорить вместо «о» – «у», в результате чего получалось либо сюсюканье, либо бессмыслица: «рум» вместо «ром» и так далее…

33

Вот целиком весь список выражений, приведенный автором в этом абзаце. Перевести их на русский язык так, чтобы сохранился смысл и тем более аромат эпохи, невозможно: дело в построении фразы, в расстановке акцентов, аналогов которым у нас нет. Но читатель, знающий французский, поймет: «Tres assurement ou tres indubitablement cela est»; «Vous etes bien affligeant»; «Vous avez tout plein d'habitude chez les ministres d'Etat»; «Vous etes dans le grand commerce du monde». – Прим. пер.

Ведь что такое в конце концов для них было – показаться при Дворе? Как для утонченных, изысканных созданий, так и для продувных бестий это означало, в общем-то, одно и то же: доказать свою принадлежность к элите, подчиненной одновременно двум кодексам законов – галантности и моды. Означало еще и возможность привлечь внимание общества своим видом восточного владыки, прослыть образцом элегантности, что в том случае, если имеешь еще и репутацию храбреца, делает из тебя истинного героя романа. Они соперничали в роскоши – и доходили в этом порой до абсурда. Так, известно, что герцог де Шеврез заказал пятнадцать карет, после чего продал по дешевке четырнадцать из них, чтобы быть уверенным, что владеет самой роскошной и самой легкой на ходу, и разъезжал в ней в свое удовольствие по парижским улицам. А один из фаворитов Людовика XIII, маркиз де Сен-Мар, желая превзойти всех и каждого блеском своего гардероба, тратил бешеные деньги на платье, где золото, серебро и драгоценные камни почти сплошь покрывали столь же драгоценные ткани.

Стремясь достичь подобного роскошества в любой области жизни, любой из придворных быстро проматывал полученное в наследство состояние, потому что расходы всегда намного превышали доходы. А если они занимали какой-то пост при короле или королеве? Что ж, и в этом случае им не приходилось рассчитывать на восстановление исходного денежного баланса, потому что доходы от такой работы были слишком для этого скудными: любая должность при Дворе, несмотря на то, что покупалась за большие деньги, будучи полученной, оказывалась скорее весьма почетной, чем плодоносной. Именно поэтому практически все придворные страдали хроническим безденежьем. Многие литературные произведения того времени свидетельствуют, что они чаще покупали в кредит, чем расплачивались звонкой монетой. Те, кто снабжал их всем необходимым, горько жаловались на то, что в обмен на свои «arretes de parties» ^[34] получали от придворных лишь пустые обещания. «Да только по тому, сколько они у нас заняли, сразу было видно, что за славные они (придворные) ребята!» – говорил в сорелевском «Пастухе-сумасброде» один из действовавших в нем почтенных буржуа. А посвятивший все тем же вечным должникам одну из своих сатир господин д'Эстерно писал со свойственной ему грубоватой прямотой:

34

Выписки из счетов.

«Но скорее можно вытрясти из моей задницы льва,Чем хоть один экю из их пустых кошельков…»

Существование людей, постоянно находившихся при Дворе, было полностью отравлено преследованиями кредиторов. Даже склоняясь в изящном поклоне перед дамами, входившими в окружение королевы, эти щеголи и волокиты не переставали видеть перед собой багровые от гнева лица торговцев, одевающих их или подкармливающих. И ничего удивительного: ведь какой только ругани, каких только криков, каких только угроз (минимальная – судебный процесс) не наслушались они у своих дверей, а то и просто – столкнувшись недавно с заимодавцем случайно на улице. Чтобы освободиться от этого несносного сброда, от этих назойливых подонков, придворные использовали самые разные средства, изворачивались как могли. Великолепный и знаменитый маршал де Бассомпьер, славившийся ловкостью в игре, добывал себе деньги с картами в руках и именно выигрышами оплачивал долги. Герцог де Ларошфуко, будущий автор «Максим», маркизы де Ла Каз и д'Аркьен избавлялись от своих кредиторов, отдавая им выручку от тайных сделок. Маркиз де Рамбуйе не нашел иного способа выйти из затруднительного положения с деньгами, кроме как продать свой пост при Дворе, который приносил ему едва-едва 8 800 ливров годового дохода, и, обзаведясь таким образом 369 тысячами ливров, умерил ярость готовых разорвать его на части торгашей. Герцогиня де Виллар смогла возвратить в срок долги только благодаря тому, что заложила свои драгоценности. Другие знатные сеньоры, в том числе и знаменитый маршал д'Эстре, передавали кредиторам,

часто на долгие годы, всю арендную плату за пользование своими землями, либо выбранное досрочно жалованье за военную службу. Самые дерзкие из этих обремененных долгами людей, пренебрегая стыдом из-за мезальянса, женились на дочерях денежных мешков, будь эти папаши даже сторонниками парламентаризма, даже самыми пылкими его приверженцами: лишь бы золота побольше в приданое было получено. Потому что именно это золото позволяло им избежать необходимости продавать имущество или с головой погружаться в пучину судебных процессов, затеянных их преследователями.

Среди всех придворных, о тайной нищете которых нам рассказывают нотариальные документы того времени, самыми несчастными, бесспорно, были те, кто, часто принадлежа к высокой знати, имел в качестве единственного источника существования лишь жалкие крохи, выплачиваемые им на королевской службе. Положение обязывало, если они не хотели ее, этой службы, лишиться, вести в Лувре, как и прочие днюющие и ночующие там дворяне, такой образ жизни, который потрясал бы окружающих выставленной напоказ роскошью. А чтобы это удалось и были соблюдены все приличия, приходилось прибегать к тайной помощи перемещавшихся вместе с Двором ловких торгашей, которые снабжали их новыми тканями, шляпами, брыжами, накидками, сорочками, шелковыми чулками, обувью – все было по последней моде, – получая за это четыре экю. в месяц и, в качестве приплаты, поношенную одежду. За пределами королевского дворца эти «нищие бахвалы» вынуждены были соблюдать во всем строжайшую экономию и потому «чаще ели, не пачкая посуды и не пользуясь салфетками», ибо ежедневный рацион придворного-бедняка составляли «орехи, яблоки и сухари», и только время от времени, тратя по пистолю на человека, они – чтобы сбить с толку общественное мнение, обрушивая град проклятий на накрытый стол и встречая поданное блюдо жуткими гримасами отвращения, – позволяли себе насладиться куском жареного мяса в кабачке «Ла Буассельер».

Что ж, как мы видим, для этих придворных, осыпаемых насмешками бульварных писак, презираемых буржуазией, ненавидимых простыми людьми, жизнь состояла из бесконечно продолжающегося спектакля на публику. Стоит задуматься, а какая нужда была в том, чтобы непрерывно демонстрировать разорявшую их роскошь? Чего им в глубине души хотелось? Они верили, будто, принуждая себя к таким безумным расходам, служат умножению славы короля, росту престижа французского Двора, который во все времена слыл одним из самых великолепных в мире? Или они таким образом попросту удовлетворяли свое бешеное, непомерное тщеславие? Вторая гипотеза кажется более правдоподобной.

Потому что сам Людовик XIII, независимо ни от чего, явно не выказывал благосклонности к роскоши. Более того, он скорее порицал ее, чем восхищался ею, и прилагал все усилия к тому, чтобы обуздать стремление к излишествам в этой области, издавая указы, которые облагали серьезными штрафами нарушителей. Связь его с Двором, по мере того как текло время, становилась все менее прочной. Мы уже говорили, что он ненавидел толпу. Он становился самим собой, то есть оказывался способен улыбаться, любезничать и даже нравиться себе самому, только в тесном кружке своих фаворитов. В любом другом месте становился чопорным, напыщенным, напряженным. В течение двух лет после того, как был заключен его брак с Анной Австрийской, он утром и вечером являлся к своей очаровательной и желавшей любыми средствами снискать любовь мужа супруге с визитами вежливости, на самом деле испытывая по отношению к ней нечто вроде смешанного с неприязнью, если не отвращением, страха. Такими же – публичными и четко следовавшими принятому при Дворе церемониалу – были не только визиты к жене, но и встречи с высшей знатью, наводнявшей Лувр. Этим король и ограничивался.

И только в 1619 г., насильно брошенный на супружеское ложе маршалом Люинем, он отведал прелестей семейной жизни, открыл для себя, насколько привлекательна юная королева, как она томилась вдали от него, и в конце концов в нее влюбился. И сразу же после этого захотел, чтобы в его окружении воцарилась радость. Балы, спектакли, полночные трапезы, пиршества, прогулки, выезды на охоту, самые разнообразные игры, королевские балеты… Все это сменяло одно другое с головокружительной быстротой. Придворные могли подумать, будто государь решился наконец зажить с положенной ему пышностью в их среде и обрести истинно королевское лицо.

Не тут-то было. К несчастью, период эйфории длился недолго. Под влиянием своей матушки Марии Медичи, вернувшейся из ссылки с твердым намерением взять в собственные руки управление государством, а позже – под влиянием кардинала Ришелье, ставленника и опоры этой государыни, Людовик XIII снова отдалился от молодой королевы, исключил ее из состава Государственного совета, куда перед тем ввел, подверг – и щедро – унижениям, строго ограничив ее роль при Дворе, где он снова принялся ежедневно наносить ей эти убийственно холодные официальные визиты.

Анна Австрийская с ее уязвленной гордостью и поруганной любовью стерпеть этого не смогла. Королева сблизилась с герцогиней де Шеврез, у которой царила в голове страшная сумятица, сделала ее своей излюбленной советчицей и повела вместе с ней беспощадную борьбу против двух честолюбцев, осмелившихся разрушить ее семейное счастье и лишить ее власти над королем. Она без всякого труда набрала себе изрядное количество приверженцев, секретных агентов и доверенных лиц среди множества недовольных, окружавших ее при Дворе. И Двор отныне превратился в кипящий котел, где соперничали брожение и распутство, где до самого конца царствования Людовика XIII постоянно зарождались, умирали и возрождались тайные сговоры и заговоры.