Повстанцы
Шрифт:
— Чрезвычайно ценю ваше мнение, уважаемый пан Скродский, однако на сей раз, увы, не могу его разделить. Разрешите обратить ваше внимание на то, что путь этот чрезвычайно длинен и если его избрать, то Речь Посполита, можно сказать, на веки вечные останется в составе Российской империи. А с другой стороны — кто бы воспользовался накопленными богатствами? Прежде всего, разумеется, те, кто нами правит, кто выколачивает налоги, контрибуции, конфискации, те, кто хозяйничает в наших закромах. Правильно назвал Мерославский последователей "Земледельческого общества" неразумными пчелами, которые сами себя превращают в реторты,
В спор снова втянулся Юркевич, что позволило гостю беспощадно обрушиться на "Земледельческое общество" и всех, кто собирается незадачливыми социальными реформами "защищать" крестьянина, кидая ему подачку — мнимую свободу да убогий клочок земли, но связывая его при этом вечными чиншами или многолетними выкупами. А на строгий вопрос Скродского, кто же должен стать главной силой в будущем восстании, гость, не колеблясь, отрезал:
— Крестьяне, правопреемники великой отчизны! Но, — сам себя перебил Пянка, — я не принадлежу к крайне "красным". Руководящую роль будут играть дворяне. Поэтому я и проповедую идею братства шляхты и поселян.
Скродского это нисколько не успокоило. Союз с хлопами представлялся ему унизительным для шляхетского гонора. Он дал знак встать из-за стола.
Обед закончился, но хозяин пригласил гостя в кабинет, где Ядзя предложит гостям кофе, а он — французский ликер и великолепные голландские сигары. Там гость и Ядзя расскажут и о февральских событиях, отголоски которых так широко разнеслись по всему краю.
В кабинете все уселись за круглым столом, где уже были приготовлены ликер и сигары. Мотеюс принес кофейник. Обязанности хозяйки дома исполняла Ядвига.
Когда всем был налит кофе, а мужчины закурили сигары, Пянка с присущим ему пафосом продолжил начатую беседу.
— Да, милостивые паны, бывают в жизни нации дни, моменты, неизгладимо запечатлевающиеся на страницах истории. Таким и было двадцать седьмое февраля. Разумеется, подобные даты, как и всякие события, — не случайность, а плод продолжительного процесса и брожения.
И он принялся описывать, как варшавские "красные" и их сторонники уже в прошлом году, а особенно с начала этого года, когда был арестован один из самых активных и влиятельных вождей Кароль Маевский, развернули яростную агитацию против правительства и против "белых". Ведь если бы не "белые", то в Варшаве давно бы уже состоялась грандиозная демонстрация, этот "концерт из концертов", громогласный протест против опустошителей Польши.
Пянка рассказывал, как горячо поддерживала "красных" молодежь, студенты и учащиеся, как по инициативе киевских студентов — пылких и деятельных патриотов, последователей "красных" — в Варшаву съехались представители не только петербургского и московского, но даже харьковского и казанского университетов. Они хотели добиться от помещичьего "Земледельческого общества" вручения царю адреса с требованием открыть польские
Ядвига, все время серьезно слушавшая, вдруг разразилась громким хохотом.
— Простите, пан Пянка, я вас перебила. Но мне вспомнился потешный случай. Кажется, в начале февраля я была на маскараде в здании театра. И вот появляется маска… Вообразите себе, господа: полуобнаженный мужчина в лохмотьях позванивает огромными кандалами на ногах и руках — нечто вроде античного раба. Это должно было представлять порабощенную врагами Польшу.
— А что же здесь смешного, панна Ядвига? — запротестовал Пянка.
— А я согласен с панной Ядвигой, — вмешался Юркевич. — Польшу может изображать красивая дама или барышня, а отнюдь не какой-то оборванец.
— Да еще какой! — снова расхохоталась Ядвига. — Но плохо кончился его патриотический жест: полиция схватила беднягу и прямо с маскарада отправила в цитадель. Я искренне ему сочувствую, одобряю идею, но не форму, в которой она была выражена.
Но Пянка снова пылко возразил:
— Для нас хороши любые формы, воплощающие благородные идеи!
И он перешел к трагическим событиям.
25 февраля 1831 года — дата сражения под Гроховом. "Красные" задумали ознаменовать годовщину крупными демонстрациями общенационального характера в знак протеста против раздела Польши. Манифестацию решено было начать на рынке Старого города, а оттуда направиться ко дворцу царского наместника Горчакова. Сотня юношей рассеялась по всем улицам с плакатами и призывами собраться на указанном месте в половине шестого.
Сразу же после обеда группа студентов, учащихся и молодежи появилась на рынке и приказала торговцам унести свои лотки, скамейки и товары, домовладельцам — убрать снег с тротуаров, а купцам — закрыть свои лавки и лабазы. Все повиновались беспрекословно.
В пять часов бесчисленные толпы запрудили рынок и прилегающие улицы. Слабые наряды полиции были бессильны против стихийного людского потока. Перед дворцом наместника выстроились батальон пехоты, казачья сотня и полуэскадрон жандармерии.
Тем временем обер-полицмейстер полковник Трепов в своей коляске, известной всей Варшаве, отправился воочию удостовериться, что происходит в Старом городе. Коляска с трудом пробиралась сквозь толпу. Одни издевательски аплодировали полковнику, другие свистели и проклинали его. У фонтана Сирены Трепов остановил коляску и стал кричать: "Разойдись!"
— Я как нарочно стоял возле фонтана и видел все, — говорил Пянка. — Не хотел бы я быть на месте Трепова. Злополучный полицмейстер стал выходить из себя — никто не обращал внимания на его уговоры и застращивания. И вдруг замечаю — перед треповской коляской несколько студентов!
"Разойдись! — заорал на них Трепов. — Вам бы другим пример подавать, а не шляться по улицам, как хулиганы!"
И схватил одного юношу за шиворот. И что вы думаете, господа? Этот студент своей тросточкой хлестнул Трепова! До крови лицо рассек.