Повстанцы
Шрифт:
Потом одолевает мучительная тоска — по своей деревне, по родным местам. Как наяву, встает привычная картина. Он чует запах курных изб, слышит скрип колодезного журавля, собачий лай, рев волов. Вот он сам с воловьей запряжкой шагает по деревенской улице. Вот двор Кедулисов, а у колодца — Катрите. Пятрас щелкает кнутом, она оборачивается, улыбается ему. Улыбающееся лицо Катре долго не исчезает. Потом оно пропадает, и Пятрас ощущает страшную пустоту. Чужак он тут, один, как перст.
Только вот Адомелис… Пятрас знает — тот тоже глядит ввысь и размышляет. Верно, и у него есть в деревне девушка. Нежность к Адомелису наполняет грудь Пятраса. Тот
Оба и словом не перекинулись, только почувствовали, как эта чудесная ночь сенокоса связала их сильнее всякого родства, услуг, подарков или клятв.
Крестьяне села Лидишкес работали у озера Жельвис до субботнего вечера. Весь луг скошен, сено разделено, часть свезена на сеновалы, часть сложена в скирды. Еще один важный труд благополучно завершен.
Вернувшись с дядей домой, Пятрас застал нежданного гостя — брата. Хоть, казалось, надо бы радоваться — сразу почуял недоброе. За ужином Винцас рассказ зал шиленские новости. Самое любопытное — из Варшавы прибыла дочка Скродского Ядвига. С ее приездов немного полегчало. На барщину опять ходят только четыре раза в неделю. Мягче стали управляющий, приказчик, войт. Про порку теперь не слышно, ко толкуют, будто Скродский все равно собирается согнать шиленцев с земли.
Рассказывал Винцас и про то, как Пранайтис с разбойниками забил в рекрутскую колодку двух челядинцев, жандарма и стражника. Дядину семью это особенно заинтересовало. Сам дядя подробно допрашивал Винцаса, как это случилось, кто такой Пранайтис, а потом, раскуривая погасшую трубку, завел новый разговор:
— Этот ваш Пранайтис шибко мне напоминает Гирдвиниса, Шалкуса и Ругиниса.
Пятрас и Винцас, пожалуй, еще больше заинтересовались этими тремя, чем дядя — Пранайтисом.
— Кто такие, дядя? Расскажи, — упрашивали братья.
— Может, тому десять лет, а может, и поболее, — начал дядя, посасывая трубку, — объявилось трое удальцов. Не скажу даже, в каком повете. Повсюду они крутились. Сегодня тут, а через неделю, слышь, под Шяуляй. Еще через неделю толкуют — Гирдвинис, Шалкус и Ругинис уже под Расейняй пана выпороли. А другие сказывают, будто видели их под Укмерге. И в Жемайтии про них слышали.
— Пана выпороли? — будто недослышав, переспросил Винцас.
— Именно, — подтвердил дядя. — Тем и прославились. Ежели где пан лютый, безвинно людей мучает — глянь, ночью обступят Гирдвинис, Шалкус и Ругинис со своими ребятами хоромы, пана свяжут, прочтут ему указ, положат и всыплют столько розог и плетей, сколько у него заведено для своих крепостных. А то еще и денег потребуют.
— Эх, коли бы так со Скродским! — воскликнул Винцас, потирая руки.
— Пан — не мужик, — продолжал дядя. — Где ж ему стольких горячих вынести! Бывало, выпорят его, а он и богу душу отдаст.
Пятраса больше всего интересовало — кто такие эти трое смельчаков. Батраки? Но дядя ничего доподлинно сказать не мог.
— Говорят — из крепостных, но откупились на волю и даже разбогатели. Им самим, сказывают, ничего не надобно было.
— Так как же вышло с теми ребятами? — озабоченно спросил Пятрас.
— Как вышло? Плохо вышло. Окружили их отряд полиция с войском, кто улизнул, кто — нет, а они трое попались, как кур в ощип. Повезли их, говорят, в кандалах в Каунас, судили как душегубов, одни говорят — расстреляли, другие — повесили. Да не один ли черт… — заключил дядя и сунул трубку в карман. Это означало, что разговор на сегодняшний вечер закончен.
Но Пятраса взволновал рассказ о крестьянских заступниках.
— Дядя, и теперь такие попадаются, — пытался он продлить беседу. — В Жемайтии, слыхать, Блинда объявился. Тоже со своими разбойничками грабит поместья и панов карает. У богатеев заберет, а бедным раздаст.
— Слышал и я, — подтвердил дядя. — Его в народе Уравнителем зовут. Что против панов идет, это хорошо. Больно много хотят паны к рукам прибрать! Но разве всех людей сравняешь! Разные головы, разное и богатство. Опять же не каждому бог помогает. Блинда тоже плохо кончит. Пуля в грудь или петля на шею.
Дядя встал, собираясь уходить, но вдруг его, видно, осенила новая мысль. Он оглянул обоих братьев и словно нехотя спросил:
— А вам знаком этот Пранайтис?
— Как не знаком! Из соседнего села. Часто виделись, сызмалу дружили.
— Ну, ну, смотрите, — промычал дядя. — Не влипнуть бы и вам в беду… Коли и сегодня находятся такие удальцы, всякого можно дождаться…
Не раз у него возникало подозрение, что не от хорошей жизни Пятрас перебрался к нему в Лидишкес. Теперь и второй брат вдруг объявился, и по глазам видать, что тоже с необычным делом. Но время позднее, тетка предложила отложить дальнейшие толки на завтра, а теперь лечь спать.
Пятрас повел брата на сеновал. Улеглись рядышком. Расспросив про родителей, сестер и соседей, Пятрас наконец отважился задать вопрос, который с первой минуты не давал ему покоя, только не хватало сил высказать:
— А как же Катре?
Винцас минутку помолчал и с притворным равнодушием отозвался:
— Ничего, здорова.
— Но где она? Что делает? Дома ли?
— Не дома… На службе… — снова помолчав, процедил Винцас.
Пятрас внезапно подкатился к брату, схватил за плечо — Винцас вздрогнул.
— Скажешь или нет, где Катре? У Скродского?!
— Чего бесишься? — огрызнулся Винцас. — Ну, у Скродского. Не сожрет ее Скродский. Жива и здорова.
Выпустив брата, Пятрас молча лег на спину. Тогда Винцас принялся рассказывать, как Пшемыцкий уломал старого Кедулиса, а тот прямо силой выгнал Катрите в поместье, сам ее туда свез.
— Но не унывай, — утешал брата Винцас. — Я недавно Катре видел, ничего дурного не стряслось, паненка о ней заботится. Я сказал, что к дяде собираюсь, просила тебе передать, чтоб ты не горевал, не забывал ее.
Он успокаивал брата, как умел, но Пятрас плохо слушал. В голову запала одна мысль: Катрите в поместье, у Скродского. Он отлично помнил, как пан впервые увидал Катрите и прямо пожирал ее глазами. И как Скродский остервенел, когда Пятрас преградил ему дорогу! В подлых намерениях Скродского Пятрас не сомневался. И теперь Катрите в лапах у пана!.. Почему она не воспротивилась, не убежала сюда, к Пятрасу? Уж он как-нибудь о ней позаботился бы…