Повстанцы
Шрифт:
— А Мацкявичюс говорит, кто какую землю обрабатывает, та и его.
— А у кого нету, тот получит.
— Ой ли, откуда для всех наберешь?
— У графов отнимут.
— Пустые россказни!
— Так что же? С панами пойдешь?..
Пятрас остановился под деревом. В сердце не оставалось ни злобы, ни раздражения, только все острее росла жажда увидеть Катре. Пока Пятрас озирался кругом, подошел Адомелис.
— Слышал Мацкявичюса? Вот речист!
— Нет, Адомас, не слышал.
— Не слыхал? Так зачем же мы сюда приехали?
— Я другим делом был занят. На обратном
— Э, где уж мне… Не пересказать. Самому нужно услышать, — разочарованно укорял Адомелис.
И вдруг Пятрас совсем близко от себя заметил Катре. Вынырнув из толпы, она шла по лужайке с узелком в руках.
— Катрите! — вскрикнул Пятрас. Кровь волной прилила к лицу.
Катре остановилась, обернулась, выпустила из рук узелок и побежала навстречу.
Адомелис, молчаливо усмехаясь, вмешался в гущу людей.
Пятрас схватил ее руку.
— Катрите, — еле вымолвил от волнения. — Забыла меня?.. Не ждала?.. Не надеялась встретить?
— Петрялис, ой, как ждала, как по тебе тосковала, а никак не могла вырваться!
Он увел ее подальше. Они присели на белый ствол сваленной березы.
Прижавшись друг к другу, они забыли обо всем окружающем. Пятрас крепко притянул ее к себе и поцеловал в губы, ощущая ответный поцелуй.
— Ой, Петрялис, — говорила она, лаская его взглядом. — Как я по тебе соскучилась! Спать ложусь и встаю, куда ни пойду, что ни делаю, все о тебе вспоминаю, о тебе думаю. Со мной ты везде и всегда. А ты меня любишь по-старому?
— Катрите! Еще спрашиваешь? — дивился Пятрас, снова прижимая ее к себе и целуя губы и щеки. — Я ума лишился, места себе не нахожу, без тебя жизнь мне не мила. Зачем я тебя одну оставил!
Успокоившись, они начали беседовать — прежде всего о том, что особенно его заботило: зачем она пошла в поместье, как обращается с ней Скродский? Катре убедила его, что иначе не могла. Рассказала, как Скродский к ней пристал, а она ему расквасила нос. Пятрас и смеялся, как ребенок, и испытывал ожесточение против пана. Еле уговорила его Катрите, что теперь ей уже не грозит опасность: паненка и Агота взяли ее под свою опеку. Рассказала, что пан не ладит с дочкой, все запирается с Юркевичем, раскладывает бумаги, планы и советуется насчет земли.
Пока они разговаривали, на поляне смолкла музыка. Хотя праздник был братанием панов и мужиков, но стоило затихнуть оркестру, как паны удалялись к себе на лужайку, а деревенская молодежь собиралась особняком. Придумывали всякие игры, кто поголосистее, обсуждали, что бы спеть. Адомелис Вянцкус бегал взад и вперед, затевая тут игру, а там — песню.
Катре расспрашивала Пятраса, как ему живется у дяди.
— Дядя богат, жизнь там не такая, как у нас, горемычных барщинников, — стал рассказывать Пятрас.
Он описал избы дяди и его соседей, светлицы с выскобленными полами, с большими окошками, зелеными ставнями и белыми трубами над крышей, хлева с удойными коровами, жирными волами и откормленными лошадьми, амбары, полные всякого зерна, клети, где в глубоких закромах не переводятся рожь и пшеница, а на стенах развешана всякая одежда, и в пестрых сундуках сложено приданое дочерей — куски тончайших
Незаметно для себя, Пятрас еще приукрашивал это житье, словно читая сказку про далекий, неведомый край. Может, сам он мечтал о такой светлой жизни для себя и Катрите, а может, хотел показать, до чего она ему дорога, коли при всех этих богатствах он выбрал ее, простую крепостную девушку.
А Катре, будто угадывая его мысли, все расспрашивала со скрытой печалью:
— А девушки там красивые? Пышно наряжаются?
— Да, Катрите. Нарядно одеваются, в кожаных туфельках в костел ездят, повязываются шелковыми косынками, на шее носят янтари. Тяжелую работу не делают — на то у них работницы.
Тяжко вздохнула Катрите, вспомнив свое житье у сурового и бедного отца. И даже усомнилась:
— Никак сказку мне рассказываешь, Петрялис, про царевен-королевен, не про деревенских девушек.
И, словно откликаясь на их разговор, с той стороны поляны прозвучала песня:
Ой, как проходил я По двору-усадьбе, Да у богатея — Не стучат там кросна С тонкими холстами, С челноком проворным — Дочка там ленива.— Адомелис! — подумал, прислушавшись, Пятрас. — Этот всегда отгадает, что и когда запеть.
А песня продолжалась:
Ой, как проходил я По двору-усадьбе, Да у бедной хаты — Уж стучат там кросна С тонкими холстами, С челнокам проворным — Дочь там мастерица.Катре несмело положила руку на жесткую ладонь Пятраса:
— Может, нехорошо, что ты меня полюбил, Петрялис. Приглянулся бы какой-нибудь дочке королевского богатея. Был бы ты счастлив, славно поживал, по высоким светлицам хаживал.
И песня повторяла ее слова:
Что же ты польстился, Паренек мой юный, Что же ты польстился, Клеверок мой белый, На дочь горемыки, Бедуую девицу? Тебе бы польститься, Паренек мой юный, Тебе бы польститься, Клеверок мой белый, На дочь богатея, Что живет в довольстве!Но Пятрас крепко стиснул пальцы Катре:
— Не надо мне, Катрите, никаких королевских девушек, ни светелок, ни клетей. Ты мне дороже всякого богатства. Чтоб только никто тебя не отнял. Проживем мы счастливо и без большого богатства.