Пойди туда, не знаю куда. Книга 4. Сват Наум
Шрифт:
– Не-а. Я не люблю.
– Почему?
– Я ленюся…
Все дружно захохотали.
– Точно, – подхватил Филя, – так он и со мной ленился. Он не борется, он от борьбы уходит!
– Ну-ка, дай я посмотрю, – сказал десятник, скинул кафтан и попробовал побороться с Федотом. Но поскольку только проверял, то не упал, смог удержаться на ногах, когда тот вышел из захвата. – Верно, ленится! Вот хитрец! А ну-ка, ребята, а зажмите его вдвоем с разных сторон, чтобы ему сбегать было некуда!
Тут же двое охочих борцов выскочили на середину и попытались схватить Федота за руки с двух
– Так-так! – сказал десятник. – А зажмите вчетвером, чтобы уходить было некуда!
Четыре человека попытались зажать Федота в коробочку и не выпускать из нее. При этом кто старался выбить ногу подсечкой, кто обхватывал своей ногой, чтобы оторвать его ногу от пола, а кто-то в это время ломил через подножку. Федот почувствовал, что отступать некуда, и на мгновение ощутил растерянность. Но в тот же миг что-то произошло внутри него, и он перестал видеть ноги и руки – слишком много их было, чтобы глаза за ними успевали. Он словно стал видеть, как на него давит сила, и это ощущение, похоже, было ему давно знакомо.
Ноги противников были самыми опасными, они пересекали его тело, словно палки или жерди – длинные и твердые. Но как только он перестал видеть ноги, стало видно, что нога длинная, а вот сила из нее давит только в одном месте. Сила не была во всей ноге, сила давила из ноги словно рожон или жало. Он обогнул своей ногой такой рожон, торчащий из ноги, которая ставила подножку, и нога эта словно стала пустой, бессильной и перестала давить. Так же, слегка вильнув ногами, он стек с давления всех ног противников.
А когда хотел что-то сделать с их руками, вдруг увидел, что, потеряв силу в ногах, борцы потеряли силу и в руках. И теперь цеплялись за него, чтобы не упасть, вместо того, чтобы валить его. Это даже не подивило Федота, он просто глядел в это новое пространство, открывшееся ему, и ему хотелось глядеть туда и глядеть. В какой-то миг до него дошло, что противники потеряли собственные опоры и опираются на него.
Он встряхнул борцов, вернув их на опоры, и начал понемножку ходить вместе с ними, когда они искали, как его уронить. Он давал им зацепиться за себя теми рожнами силы, что видел при их действиях, давал почувствовать, что сейчас прием получится, и мягко обтекал силу, проваливая противника в пустоту. Падать, правда, не давал, поддерживал, так что стрельцы словно промахивались мимо него раз за разом, но не бились. И им это начало нравиться.
Постепенно они все втянулись в это странное исследование. Борцы искали, как же можно ухватить это странное существо, за которое держались, а Федот пытался поймать и понять себя самого, играющего с силой противников. И каждый раз, когда кто-то из борцов придумывал способ похитрее, а тело Федота уходило от него, это так его радовало, словно он узнал себя с неожиданной стороны.
Так боролись они целый вечер. Борцы менялись, выходили новые, и вчетвером, и вшестером, и даже пытались всем десятком, но только мешали сами себе. Но тут Федот придумал новую игру:
– А что братцы, я вот лягу на живот, а вы все сразу на меня навалитесь, смогу ли я подняться?
Попробовали. Сначала Федот пробовал просто встать, но десять стрельцов – это большая сила! И телом с ними не совладать! Это слегка напугало Федота, но он постарался снова начать видеть силу. И сразу увидел, что два десятка рук давят на него такими же жалами силы, как давили ноги, а между ними – пустота!
И он попытался протечь между жалами, понемножку изгибая тело. И тело его вдруг стало гибким и потекло между остриями силы, так что он спокойно поднялся промеж рук стрельцов, словно прошел сквозь молодые деревца, густо поднявшиеся на опушке леса. Ему даже показалось, что он так всегда ходил по лесу, когда охотился, скользя между деревьями…
От этого воспоминания он замер, вглядываясь в какую-то даль, но тут стрельцы загоготали, крича про молодецкие забавы, и образ растворился, а на его место пришла довольная улыбка. Он словно немножко выздоровел после болезни и стал живее, а мир чуточку ярче.
Кривые
Боролись допоздна, потом сидели за столом, пили и ели. И если кто не знает, то по русским мужским обычаям совместное пиршество или даже хлеб, который преломили, может означать побратимство. Федот, правду сказать, побратимом себя не чувствовал, но то, что стрельцы его приняли, почувствовал даже он. Однако спать он отправился в избу новобранцев.
Лихие сидели за столом и играли в карты «В королей», что потом стали называть «Дураком» и даже «Подкидным дураком». Когда Федот открыл дверь, они быстро накрыли карты тряпицей – по «Соборному уложению» царя Алексея Михайловича за карты могли и руку отрубить.
Но увидели Федота, успокоились, попереглядывались и решили продолжить. Сами они оправились после стрельб, растерянность и испуг ушли, и они снова выглядели тертыми и кручеными, как ничего и не было. Таким ночью на узкой дорожке не попадайся, даже если они на государевой службе.
Как в человеке можно видеть эту крученость и перекрученность, объяснить невозможно, но видно ее отчетливо, и раз разглядев, уже не видишь в нем ничего другого, только это, будто оно стало его лицом или особым инструментом, которым человек вскрывает других людей, как сундуки с деньгами.
Как Федот боролся, они не видели, стрельцы их в избу десятника не пустили, отправили сразу в избу для новобранцев. За вечер они обжились, поели, попили, столковались и сблизились. На Федота поглядывали настороженно, и словно прощупывая.
Когда Федот подходил к ним первый раз, на дворе перед стрельбами, он у них любопытства не вызывал, они просто его сторонились, как чужих ушей. Теперь положение дел изменилось, теперь Федот оказался ближе к стрельцам, чем ожидали лихие, и они не понимали, как с ним держаться.
Федот, однако, на них внимания не обращал, а выглядел дурак дураком. Что это за странные бумажки у них на столе, он не понимал и просто начал устраиваться на ночевку. На печку в этот раз он забираться не стал и решил лечь на лавке у стены. Последнее время тепло перестало его манить.