Поймай падающую звезду
Шрифт:
Пусть их смеются, я продолжаю. Не понимаю, неужто так смешно то, что я хочу точно узнать причину гибели лебедей. И чтобы оскал сошел с этих лиц. И в самом деле, просто невероятно. Я предоставляю им собранные данные о том, чем посетители парка чаще всего кормили птиц, а также адреса магазинов, в которых покупали этот корм. А в ответ ничего, только этот глупый смешок.
Я передал им список из тридцати четырех лиц, которые пятого марта после обеда и вечером, накануне трагедии, гуляли у озера, семеро из них признались, что кормили лебедей, точнее, двое не лично, а их дети. Они приняли бумаги — и опять только смешки.
Я принес им свою запись доверительной беседы со сторожем, который первым увидел мертвые тела. Передал и его готовность выступить свидетелем. Мы рассмотрим, спасибо, и опять ухмылка.
Передаю отпечатанные в цвете копии своих фотоальбомов, отдельно
Взяли, спасибо, и опять ухмылочка.
Ладно, ничего, продолжу в одиночку, что делать.
Душан Барачки, технолог, специалист по альтернативным источникам энергии, каждый раз погружается в исключительно тяжкие для него воспоминания о том печальном дне, когда, как он сам утверждает, его доверие к действительности опасно поколебалось. И сдавленный голос лучше всего свидетельствует об этом. На самом деле его глубоко оскорбляет, как он говорит, то, что он оказался в полной изоляции, пытаясь выяснить причины опасного преступления. Вместо того, чтобы получить всестороннюю поддержку своего начинания, он вынужден постоянно оправдываться и чуть ли не извиняться за то, что каждые выходные, каждый свободный день и свободный час проводит, собирая и систематизируя данные о причинах мора, уничтожившего лебедей. И в этом он, как утверждает, довольно далеко продвинулся.
Я доставил им образцы зерен и другого птичьего корма из всех специализированных магазинов города, вместе со сведениями о продажах за первую неделю марта.
Все в порядке, улыбочка.
Вместе с несколькими подписантами петиции я сумел добиться проведения анализа воды, которая через фильтры отводится в озеро из городской больницы. Я предъявил им результаты!
Опять улыбочка, будто я принес им конфеты и поздравления с днем рождения.
А я работал над этим два месяца, столько мук претерпел, пока добился результатов. Я передал им имена людей, которые параноидально зациклились на птицах и проходят курс лечения в двух психоневрологических учреждениях. Таковых оказалось трое или четверо, но двое из них пятого марта после обеда выходили в город без сопровождения.
Что скажете, каковы данные? А соответствующие официальные лица хоть бы что, опять только улыбочки.
Ну да ладно, пусть у меня нет официальной поддержки, но и друзья мои не очень-то верят, что мой проект имеет хоть какой-нибудь смысл. Скорее, они прощают мне все это как нездоровому человеку, но не понимают меня и не готовы искренне поддерживать. И, как я уже говорил, я не могу больше положиться на свою жену, хотя она всячески старается убедить меня в том, что стоит на моей стороне.
Но я вновь и вновь спрашиваю себя, неужели она так и не смогла разобраться во всем этом? Разве она вместе с нашей дочкой не называла их нашими лебедями? Разве они не кормили их вместе со мной, разве сами не ходили все время на это озеро? Всех наших гостей водили туда показывать лебедей, потому что мы уже два года живем в двух минутах ходьбы от озера. Мы всей семьей относились к ним как к домашним любимцам. И как она сегодня может… Но не стану приписывать ей то, чего она никогда не говорила. Не хочу встраиваться в ее схему и обвинять в том, в чем меня сегодня обвиняют они. Хотя, должен признаться, вряд ли моя жена относится к группе тех лиц, кого я называю «они».
Я, знаете ли, даже в тот момент, когда услышал эту страшную весть, не поверил в то, что это просто несчастный случай. И теперь я практически на все сто уверен, что тут не обошлось без целенаправленных злонамеренных действий. И только равнодушные бездельники могут утверждать, что это просто случайность. Я-то вижу, отчего они так думают, это намного легче, чем засучить рукава и взяться за настоящее расследование. Хорошо, пусть, скажем, что это была просто случайность, но почему это произошло именно с этими птицами, почему их убили именно сорок семь, а не, скажем, двадцать три или тридцать шесть? Так вот, может быть, именно нумерология могла бы привести нас к разгадке. Действительно, как и почему некоторое количество лебедей пережили это убийство, именно этот вопрос не дает мне покоя.
Мне все время кажется, что случай спугнул убийцу, и в спешке он не успел расправиться со всеми. Поэтому я считаю, что это деяние не должно остаться безнаказанным, кто бы и что бы ни были в этом повинны. Я не остановлюсь, пока не выведу виновных на чистую воду, даже если расследование продлится до самой моей смерти.
В остальном
Первые восемь месяцев он учил язык, четыре курса по пять часов ежедневно, со сдачей экзаменов в конце каждых двух месяцев, плюс заключительное испытание. Это было непременным условием, прописанным в договоре о найме на работу, так что он трудился в поте лица. Учился прилежно, как истовый карьерист. Не снимал наушников ни дома, ни в ресторане, ни в автобусе. Ходил в них и на улицу, и в универсамы. При этом вполголоса повторял записанные фразы из учебника, совершенствуя произношение. Учил грамматические правила, решал дома лингвистические задачки. Засыпал и просыпался по-датски, и во сне говорил на нем. Сдал заключительный экзамен, после чего неспешно, но упрямо переходил в повседневной жизни с английского на датский, меняя привычные, давно усвоенные языковые шаблоны, чтобы отработать деньги, которые фирма вложила в его обучение языку.
На каждый рутинный вопрос типа «как дела» он декламировал фразу: весьма неплохо, спасибо, что поинтересовались, — а если кто-то на ходу спрашивал, как он провел выходные, моментально отвечал фразой из учебника: как обычно, немножко работал, немножко отдыхал, как это принято. А если кто-то ненароком после вопроса о том, откуда он приехал, спрашивал, привык ли он уже к Дании, с готовностью отвечал: о да, это прекрасный город, люди замечательные, разве что климат немножко другой, но я к нему понемногу привыкаю. Так он и разговаривал, строго соблюдая правила учебников, довольный тем, что успешно овладел языком, пока в один прекрасный день коллега из Пакистана не сказал ему, расхохотавшись: слушай, парень, не сдавайся, язык — креативное пространство, оттянись немного, что ты декламируешь, как заведенный! В каком смысле заведенный, отреагировал Душко. Так ведь смешно, когда ты шпаришь, как по школьному учебнику. А что тут поделаешь, ты ведь и сам знаешь, какие здесь правила. Как что поделаешь, перейди, по крайней мере, на лекции для третьего курса, там уже не говорят о разнице в климате. Кстати, нормально, когда о климате говорю я, Паки, поскольку у меня здесь и в самом деле есть проблемы с холодрыгой. Эту фразу вставили в учебники наверняка из-за нас, пакистанцев, чтобы завести разговор. Ты же спокойно можешь эту фразу пропустить, поскольку разница в климате с твоей страной, думаю, не так уж и велика. Ты ведь европеец, мужик, а долдонишь о климате как какой-нибудь робот. Сам ведь сечешь, что они там нас не датскому учат, а тому, как нам правильно отвечать на то, что прописано. Это тебе и есть глобализация, парнишка, к этому и надо адаптироваться с помощью разговорных шаблонов, а не про климат им втирать.
Я понимаю, но если меня люди вежливо спрашивают, привык ли я к здешней жизни, тут, у них, что мне им отвечать? Ну так скажи: да! Или так: нет, еще не совсем, но когда это случится, ты будешь первым, кому я скажу об этом! Или так: не знаю, может, и привык, но я об этом не думаю. Или ответь: с чего бы мне привыкать, я ведь сюда не из пещеры на четвереньках приполз! Так и скажи им, это самый правильный ответ. То есть если ты на самом деле не из пещеры приполз на четвереньках, захихикал он, изобразив обезьянью походку. Для меня это стало первой эмигрантской лекцией, часто повторял Душан, вторую мне прочитали лебеди, и после них я перестал чувствовать себя несчастным перепуганным эмигрантом.