Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]
Шрифт:
— Позвольте, господа, не присоединяться к этому тосту, — с трудом выговаривая слова и раскачиваясь на неверных ногах произнес цветущего вида и могучего телосложения офицер. Слова эти проникли в затуманенное сознание Дуди и насторожили его.
— Прошу это объяснить, поручик! — гневно выкрикнула молодая актриса.
— Нечего тут и объяснять, и так все ясно. Взгляните, господа, на Демида попристальней. Зачем он здесь среди нас? Он и взаправду Демид? Или этот Демид — Давид? Наш генерал говорил, что имена выражают природу вещей, — глубокомысленно произнес поручик.
Кровь бросилась в голову Дуди. Мигом очутился он возле обидчика, схватил его за лацканы и давай яростно трясти, нарушая суровую красоту военного облачения.
Печален был конец этого празднества. Лишившуюся чувств смуглянку увезли домой ее верные друзья. Офицеры, защитив честь мундира от никчемных посягательств чужака, с победой покинули поле сражения. А у Дуди хватило сил лишь на то, чтобы добраться до ближайшей синагоги и сообщить раввину название своего городка. «Унижение сделает тебя мудрее», — сказал едва живому гостю незнакомый раввин и распорядился отправить его домой.
Вызванный из столицы профессор молча выходит из комнаты больного. Его окружают встревоженные домочадцы. Лицо врача сурово. «Надежды на выздоровление нет. Слишком тяжелы раны», — глухим голосом выносит он свой беспощадный приговор. Старики и дети в слезах. Михаль бледна, как полотно. Она уводит плачущих. Возвращается в комнату мужа. Садится у постели, берет его за руку, гладит. «Доктор считает, ты скоро поправишься, Дуди. А цадик молится за тебя», — говорит Михаль.
Дуди молчит. Он знает свое положение: он не жилец. Глаза его закрыты. Язык не слушается. Избитое тело онемело. Боль от ран мутит сознание. А еще сильнее боль от великодушия Михаль. Великодушие превращает нас в должника. Он облагодетельствован ее любовью. Он не в силах вернуть долг. Эта мысль горше мысли о смерти.
Как и отец его, Дуди, умирая, вспоминает свою жизнь. Бедность. Смерть отца. Сиротство. Вот он видит ту веселую и смешливую девицу, что так нравилась ему. Он отступился. Она вышла за такого же, как он, бедного парня. Ремесленник. Хозяин в доме. Вместе встали на ноги, хоть и не богаты. Дуди застонал от боли.
«Что сказать на прощание детям? Те же слова, что сказал мне отец, лежа на смертном одре? Но дети мои умны и богаты. Об этом позаботилась их мать. Обо всем позаботилась Михаль. Мне нечего сказать.»
Пурим сегодня!
Хасид Хаим — бедняк. Дома — хоть шаром покати. Дети голодные, жена на судьбу жалуется. Хуже всего Хаиму в праздники: у людей на столах еда всевозможная, а в доме бедняка, как в будний день, лишь хлеб да лук. А пережить веселый праздник пурим совсем невмоготу. Тут уж нищету свою не скроешь. Как водится, получает Хаим на пурим гостинцы, шалахмонесы то есть, от своих друзей хасидов, да и от самого раби тоже. Надо отблагодарить тем же, послать шалахмонес от себя. А как угощение испечь, коли дома не только меда и изюма нет, простой муки на хлеб не хватает? Принесут в пурим шалахмонес, дети набросятся на коврижки да на пряники, на коржики да на печенье, а Хаиму с женой только и достанется, что по рюмке праздничного вина пригубить. Тяжело оставаться в долгу. Горьки Хаиму эти сладости.
Цадик, разумеется, говорит Хаиму слова утешения, не вешай, мол, носа, будет и тебе удача. Хасид только вздыхает в ответ.
— На то ты и цадик, чтобы в меня надежду вселять, — говорит Хаим.
— На то ты и хасид, чтобы верить, не отчаиваться и Бога благодарить, — говорит раби.
Вот как–то в пурим выпил Хаим рюмку вина и говорит жене, словно оправдываясь: «Ты же знаешь, жена, в этот праздник еврею положено радоваться и пить вино. Ведь пурим сегодня!» А жена, вопреки обыкновению, добродушно так отвечает: «Не стыдись перед людьми нашей бедности, Хаим. Что люди говорят — безделица, не превращай песчинку в гору. Живем ведь как–то. Иди
На улицах шумит веселый праздник. Клейзмеры играют на своих скрипках, дети в масках, трещотки и хлопушки, угощение, тут рюмка, там рюмка — веселись еврей, пей вино, пурим сегодня. От выпитого вина бегут, исчезая, заботы, бедняк собирается с духом, проходят грусть и морщины на лбу. Кто побогаче, старается ублажить бедняка, угощает: во–первых, раби так велит, а во–вторых, приятно это. Один день в году и скупец щедр.
Встречает Хаима знакомый хасид, лавочник–мясник. Зовет к себе в дом, потчует. И на дорогу дает полную корзину всякой снеди. Знает Хаим, каково это угощаться у тех, кто богаче тебя. Отплатить им тем же — совсем по миру пойти. Да разве в пурим от приглашения откажешься! Хаим подозвал мальчишку на улице, послал с ним корзину домой. И зеленщик, и булочник, и бакалейщик — все угощают бедняка. «Однако, уж немало я шалахмонесов домой переправил, — думает Хаим, — не сказать ли жене, чтоб из полученного угощения ответные посылки составила? Нет, не годится это. Городок маленький, люди узнают свое, смеяться станут над моей хитростью. Пусть уж лучше жена и детки полакомятся.»
Вечер близится. Сейчас предстоит самое главное удовольствие пурима. Ученики ешивы покажут на сцене веселый спектакль, пуримшпиль. Хаим почти забыл о плохом, думает о хорошем. Отлично день прошел. На душе тепло. В желудке непривычная благодать. Хаим уселся на пол — не велик барин — поближе к сцене. Что душа чувствует лишь смутно, артисты выразят в ярких словах. Поначалу все про царицу Эстер, да про Мордехая — это давно известно Хаиму, это каждый год представляют. Сделали перерыв. Заиграли клейзмеры. На сцене происходит что–то смешное. «Ага, над нашим городом шутят, то–то все хохочут», — подумал Хаим и тоже для порядку засмеялся. Прислушался получше, да так и обомлел: ведь артисты–то говорят про клад, что спрятан за кладбищенским забором. То самое золото, что сто лет назад зарыл в землю один богач, да неожиданно умер и не успел никому сказать, где это место. «Как хорошо, что я близко к сцене сел, все слышу, — думает Хаим, — все вон, захмелели, гогучут себе. Кажется, кроме меня, никто ничего не слыхал.»
Тихо и незаметно выскользнул Хаим наружу. Раздобыл лопату и верным твердым шагом направился к заветному месту у забора. Темно. Страшно. Вдалеке огни, музыка слышна: пурим сегодня. Хаим роет землю. Вот и сундук. Под крышкой золото блестит при слабом свете звезд.
Хаим плачет от счастья: «Вот и пришла мне удача. Прав наш цадик. Как он знал? Мудрец!»
Кончился веселый праздник пурим, и на следующий день начались для Хаима и его жены приятные заботы. Деньгам надо дать должное употребление. Первым делом — пожертвовать хасидской общине. Синагогу давно пора ремонтировать. У городских богачей средств для этого нет. А у Хаима есть. Второе — построить новый дом для семьи. Большой дом. Хаим с женой не старые, Бог даст, еще детишки народятся. Главное, конечно, деньги к делу пристроить. Посоветовался Хаим с цадиком. Купил мельницу. Приобрел сахарный завод. Завладел переправой через реку. Теперь чуть не все городское хозяйство от Хаима зависит. Но Хаим скромен. Молится много. Бога благодарит. Цадика слушает.
Вот уж год почти прошел, как свалилась на нашего хасида неслыханная удача. Дела идут исправно. Доходы хорошие. Все завидуют и дивятся: откуда у бывшего голодранца такая сметка? Словно смолоду деньгами ворочал!
Просторно и тепло в новом доме. Жена нарядно одета. Прислуга у нее: справься–ка одна с таким домищем! Дети ухожены. У каждого свои ботинки, а не одна пара на всех. А еда какая вкусная! Никак не нарадуются сытости. И праздники теперь Хаиму в радость. Стол, белая скатерть, яства всевозможные. Отдых.