Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Скачи. Скажи, ляхи, мол, полчатся, переправляясь через Днепр.
Зашевелился Булгаков-Голица, послал нескольких дазутных групп, но главным посчитал для себя постыдить Острожского за неисполнение принятого обязательства. Наивный. Посмеялись шляхтичи над посланием Булгакова-Голицы, и благо, что проводили с миром. Только после этого князь Булгаков собрал первых воевод всех четырех полков.
– Свинью нам намерен подсунуть Острожский, но мы тоже не лыком шиты, не пойдем у него на поводу, не станем передовые отряды спихивать в Днепр, обождем, пока все не переправятся. Тогда ударим. Сомнем в бараний рог. Проучим! Чтоб не повадно было подличать!
– Боярина Челяднина оповестить бы. Пусть и он готовится.
– Сами управимся. Вся слава нам. Да и добыча тоже наша. По их же мосту накинемся на главные силы.
На зыбком песке радужный замысел. Почти все первые воеводы полков предлагали иное: объединить все войско, окружить переправившихся со всех сторон, чтобы мышь не выскользнула, сделав это в полной тайне, вот тогда - верный успех. Князь-воевода выслушал советы соратников вроде бы со вниманием, но остался верен своему замыслу.
– Сколько их, сколько нас? Без всякой хитрости согнем в бараний рог. Пикнуть не успеют.
Кто-то из полковых воевод на свой страх и риск все же послал вестника к боярину Челяднину, но того обидело, почему не от самого князя гонец. Челяднин не только воевод своих не собрал, чтобы сообщить им о полученной вести, но и даже для укрепления своего стана не принял никаких мер. Все продолжало идти так, как принято при долгом и вполне безопасном стоянии - ратники не в Доспехах, мечи и иное оружие вместе со щитами и кольчугами лежат в палатках, укрытые пологами.
К следующему утру лазутчики доложили князю Булгакову-Голице:
– С дюжину тысяч переправилось.
– Погодим еще чуток. Нет смысла мараться. «Чуток» растянулся на целый день. Только ночью, благо ярко светила полная луна, все четыре полка выступили на сближение с ляхами. Полковые воеводы не советовали этого делать, настаивали:
– Пусть шляхта сама подходит и нападает. Тогда сечу ловчее можно устроить.
– Нет, - упрямился князь Булгаков-Голица.
– Мы опередим их, неожиданностью возьмем, она - не мне вам растолковывать - основа любой победы.
Великая наивность или великое верхоглядство. У польско-литовских полков лазутчиков больше, чем надо, они наблюдают за каждым шагом русского войска. То, что пошли русские на них ночью, только в угоду их коварному замыслу: оправдано испугом будет слабое сопротивление. Русские погонятся за убегающими в панике, ничего не заподозрив.
Все так и произошло, как Константин Острожский наметил по совету князя Михаила Глинского: жолнеры и шляхтичи - особенно прытко шляхтичи - улепетывали от русских полков, которым казалось, что вот-вот они догонят отступающих в панике и начнут крушить их, но вдруг ляхи очистили поле, резко отвернув вправо и влево, а русскую рать встретил дружный залп многих десятков пушек и нескольких сотен рушниц.
Какое-то время конники продолжали нестись сломя голову, кони их перескакивали через завалы раненых и убитых коней и всадников, но второй залп вовсе остудил пыл погони. С поля раздавались крики, стоны, ржание, проклятия ротозеям воеводам. Ляхи же, только что панически бежавшие, ударили с боков.
Вот теперь паника охватила русское войско. Не показная. Настоящая. Теперь пришел их черед бежать от врага. Однако нет у русских ратников никакого заслона, который бы встретил грудью несущихся следом шляхтичей и конных жолнеров. По мосту, который отчего-то никто не подумал разрушить, успели перемахнуть на левый берег более тысячи жолнеров с рушницами, и огонь этих рушниц встретил бегущих. Так и гнали поляки с литовцами русских ратников, безжалостно рубя их, и на плечах бегущих ворвались в тан воеводы Челяднина. Его полки тоже не смогли оказать никакого сопротивления. Гибли. Сдавались в плен.
Об этом страшном поражении, какого не было еще за сю многолетнюю войну с Польшей и Литвой, тайный Подьячий узнал от догнавшего отряд гонца, который спешил к царю Василию Ивановичу и попросил сменить его загнанного коня на более свежего.
– А какого ляда спешка?
– Позорище горькое: тысяч тридцать полегло на берегу Днепра. Не менее пленено. Воеводы Булгаков и Челяднин тоже захвачены, - со вздохом поведал гонец й, получив нового коня, поскакал дальше.
И хотя отряд, сопровождавший взятого под стражу Глинского, отъехал уже довольно далеко от Смоленска, тайный подьячий приказал двигаться еще спешней, высылать большие передовые и боковые разъезды, но особенно многочисленные - тыловые. Вскоре тысяцкий для защиты тыла поезда выделил пару сотен ратников.
Успокоился подьячий, который почти беспрестанно крестился и приговаривал: «Пронеси, Господи», только при подъезде к Боровску, когда им встретился царский гонец, теперь уже скакавший в Смоленск с повелением князю Василию Шуйскому [124] удерживать крепость до подхода помощи.
Конечно, этого гонца ждала печальная участь: поляки и литовцы уже окружили Смоленск плотным кольцом, потому ни туда, ни оттуда никто проскользнуть не мог, и гонца, который не знал потайного хода, перехватили. Однако воевода Василий Шуйский не ждал государева слова, понимая, что его невозможно получить, и, несмотря на панику, возникшую в городе после разгрома русского войска под Дубровно, не собирался сдавать крепость. Остатки от полков, оказавшихся без оружия и почти без воевод, многие из которых погибли или были пленены, значительно пополнили ряды защитников крепости, и это прибавило уверенности наместнику, что Смоленск устоит. Ко всему прочему Шуйский знал о резервных полках в Боровске и не сомневался, что царь поспешит прислать их на помощь.
[124] Шуйский-Немой Василий Васильевич (1487?-1538) - князь, боярин и воевода. В 1500-1506 и в 1510-1562 гг.
– наместник в Новгороде Великом. Участвовал в походах против Литвы и нескольких Смоленских походах. В 1536 г. был с братом Иваном отстранен от дел, вернулся к власти после смерти Е. Глинской, которую, по слухам, он отравил. Для укрепления во власти в 1538 г. вступил в брак с племянницей Василия III, юной княгиней Анастасией Петровной против ее воли, освободил из заключения своих сторонников, но неожиданно умер, возможно был отравлен.
Действительно, Василий Иванович так и решил поступить и, позвав брата Андрея, повелел:
– Тебе спешно скакать в Боровск и вести оттуда полки к Смоленску. Его, как я понимаю, после предательства Глинского и разгрома на берегах Днепра, непременно осадят ляхи с литвой всеми своими силами. У тебя есть опыт Рязани. Поступи точно так же. Еще будет лучше, если ударишь по ляхам в то время, как они пойдут на приступ.
– Все понял, - с достоинством ответил князь Андрей Старицкий, хотя едва скрывал радость и сдерживал слова: «Спасибо, брат», которые готовы были сорваться с языка. «Окончательно доверяет! Признал мои способности!» - ликовал он.
Вполне ясно, что Андрей Старицкий преувеличивал свои способности. Не совет бы Хабара-Симского, чем закончилась бы встреча с туменами Мухаммед-Гирея, трудно сказать. Да и теперь пойдет он торным путем, испытанным под Рязанью, подсказанным Хабаром-Симским.
– Спеши, - еще раз потребовал царь, - я верю князю Василию Шуйскому, но может статься измена. Давно ли город под моей рукой? Не отвыкли, считаю, - особенно бояре - от польской короны.
Верное предвидение. В Смоленске набирал силу заговор. Его душой, как ни удивительно, стал православный епископ Варсонофий. Он послал своего племянника, тоже служителя православной церкви, в стан Константина Острожского с уведомлением, что если тот подойдет к городу без промедления, ему вынесут ключи.