Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Согласен. Если захватишь его, сразу же пошли ко мне гонца, а сам увози князя за Днепр.
– Ясное дело. Не ждать же, когда отобьют. Места для обеих засад были определены заранее верстах в десяти от Орши, чтобы лишить Глинского всякой возможности в случае чего сослаться на то, что он выбирал, где сосредоточить резерв.
Ждать пришлось долго. Подьячий (а он был уверен, что Глинский поедет по дороге на Коханово) указал сотнику и десятникам, что действовать надо так, чтобы прошло задержание бескровно, но не сообщил, кого предстоит взять под стражу. Он сказал только одно:
– Важно не кого, а как, - поучал подьячий.
– Воля государя для нас такая: во что бы то ни стало перехватить переметчика. А чтобы никаких помех не возникло, с помощью повозок, скрытых за поворотом, отсечем стремянных, которые его сопровождают. Об одном хочу предупредить: зевнет кто-то один, бедой все может обернуться для других.
Еще и еще раз он объяснял каждому десятнику место его десятки, по какому знаку и что она должна быстро и точно сделать.
– А если он сумеет вырваться? Ведь чем черт не шутит, - спросил один из десятников, когда подьячий посчитал, что дал уже достаточно указаний.
– Ишь ты! Резонно. Поставим там, где теперь повозки, пару десятков. Знак им - выстрел из рушницы. Тогда их дело - встретить.
Не сразу Михаил Глинский направил коня на дорогу в Коханово, долго продолжал пускать пыль в глаза, объезжая станы, часто останавливаясь, словно что-то прикидывая, о чем-то размышляя. Но вот наконец и развилка. Придержал князь повод своего аргамака, раздумывая, куда повернуть. И туда хорошо, и сюда, но на Барань лучше: дорога глухая, встречных, кто может догадаться о том, куда направляется отряд, мало, да и путь до Коханово короче. Самое же главное: дорога лесистая, и в случае чего можно скрыться в чаще.
Пустил князь коня на дорогу, ведущую в Барань. Медленным шагом, чтобы не вызвать подозрения. Хотя, какое там подозрение. Мало ли для чего первому воеводе понадобилось свернуть на лесистую дорогу? Может быть, подобрать место для здслона на случай подхода к Орше шляхетского войска или договориться с жителями Барани, чтобы помогли они ладить лестницы, щиты и туры. Только второй воевода особого полка довольно потирал руки: «Верно я разгадал лисий ход князя-предателя, предупредив подьячего. Быть мне теперь первым воеводой. Заслужил!»
Тем временем Михаил Глинский доехал до леса, подобрал поводья и пустил коня размашистой рысью, но версты через три перешел на шаг. Князь не думал о возможной погоне воеводы, тысяцкие и сотники еще долго будут ожидать его возвращения, ни о чем не догадываясь, не думая тем более и о возможной засаде, дозорных не посылал. Ехал он совершенно спокойно, предвкушая скорую встречу с королевскими гвардейцами, которые наверняка помнят его и встретят с радостью, как бывшего любимого воеводу.
Тайный же подьячий, наоборот, сам был напряжен до предела и не давал расслабляться никому из ратников засадного отряда. Смотрящих за дорогой наблюдателей, которым он выбрал место под еловыми густыми лапами у самых обочин, подьячий менял часто, заботясь, чтобы не устали их глаза от долгого и напряженного глядения на дорогу и не прозевали бы они нужного момента.
Четырежды уже сменили наблюдателей, а дорога все пуста и пуста. Подготовлена пятая смена, но тут - доклад:
– Едут. Воевода сам-один впереди. Стремянные приотстали.
– Отменно. Легче отсекать.
Тут же застрекотала сорока - сигнал тем, кто стоит за поворотом дороги, у повозок, которым надлежит ехать навстречу беглецу и оказаться возле него в тот момент, когда он будет находиться как раз напротив засады.
Вот и повозки с возницами на облучках. Глинский придержал было коня, но тут же успокоился: обычные с виду крестьяне, везут что-то в Оршу на продажу, не ведают, наверное, что она в осаде. Тому, что поклажа покрыта пологом, князь не придал значения.
– Слава Богу, - перекрестился подьячий, - не насторожился.
Применить повозки при захвате Глинского предложил сам подьячий, хотя его отговаривали, причем весьма настойчиво:
– Риск очень большой. Заподозрит переметчик неладное, повернет к своему полку. Кусать локти станем.
– Догоним, если повернет. А с повозками бескровней выйдет.
Получилось совсем бескровно. Повозки отвернули на обочину, пропуская знатного всадника, и тут - свист. Из леса высыпала пара дюжин пешцев, за ними - дети боярские на конях, откинув пологи, из круто развернувшихся и вставших поперек дороги повозок поднялись ратники с рушницами, направленными на стремянных.
– Бросай оружие! Слезай с коней! Живо!
Коня князя Глинского взял под уздцы сам подьячий.
– Пойман ты еси, князь Глинский. По воле государя нашего вседержавного.
Эту ошеломляющую фразу подьячий проговорил спокойненько, даже елейно, будто не о пленении сообщал, а звал на дружескую пирушку. Он дождался, пока князь, ошарашенный неожиданностью, вяло спустится с седла на землю, и продолжил с еще более подчеркнутой елейностью:
– Сейчас окуем тебя и - в Москву, на Казенный двор. И стремянных твоих окуем, дабы не скучать тебе одиночно.
Михаил Глинский молчал, словно в рот воды набрал, лихорадочно соображая, как избавиться от милостивой грамоты короля Сигизмунда, и, понадеявшись на то, что здесь, на дороге, его не станут обыскивать, решил: «Проглочу, улучив момент. В чем тогда меня обвинят? Догадка - это еще не доказательство. Бог даст, обойдется».
Но Бог не простер своей длани над изменником: после того как князя оковали, тайный подьячий самолично начал его обыскивать. И - о радость! Извлечена из-под подкладки калиты грамота короля Сигизмунда, который прощает ему все прошлые ошибки в знак благодарности за добрую услугу, ему оказанную.
– Ну, вот, - заговорил подьячий весело, будто сообщал окованному радостную весть, - теперь тебе, князь, один конец: плаха. А если повезет - виселица на Лобном месте Красной площади.
– Не ерничай!
– обрубил подьячего Глинский.
– Вези в Москву, как тебе велено. Царь, не ты, служка, самолично решит мою участь!
– Верно, князь. Уж как верно-то. Мне ли, малой сошке, определять, где тебе место, на плахе или на виселице. Мое дело доставить тебя в стольный град живым и, по возможности, здоровым.