Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
Хитрый расчет Сологуба прост: на ночь глядя кто на приступ пойдет, а утро вечера мудренее.
Иное мнение было у Михаила Глинского, он упрямо наседал на царя.
– Сологуб хитрит, - убеждал князь, - уберет моих людей за ночь, а нет головы, нет и тела. А епископ разве не двоерушничает? Чего ради согласился просить за воеводу-латынянина? Что, сам воевода не мог выйти либо послать от себя кого-либо из знатных ратных людей.
– Это и мне, князь, понятно. Пугнуть бы стоит город, выказав свое твердое намерение взять его. Но на приступ идти ближе к вечеру вряд ли уместно. У нас и факелов-то не припасено. Даже если спешно готовить, И тогда до ночи не успеть.
– Не нужен, государь, приступ. Совсем пока что не нужен. Вели из всех пушек, особенно тех, что на холмах и на турах, бить по городу беспрестанно. Огнезапаса у пушкарей и ядер в достатке.
– Думал я и об этом, но безвинные тогда изрядно пострадают.
– Зато ухватишь за горло Сологуба и его приспешников. Куда как меньше прольется крови, особенно крови твоих воев. Или ты их не жалеешь?
– Резон в этом есть. Своих жальче. Попробуем, стало быть, разбудить сонных.
Не успел царь принять это решение, как уже пушки из всех стволов обрушили на город ядра, и он содрогнулся. Началась паника.
– Государь всей России долго не трогал нас, надеясь на наше благоразумие, - принялись разъяснять поступок русского царя люди князя Глинского, подначивая горожан.
– Айда ко дворцу Сологуба. Разнесем его в пух и прах.
– Толпой нельзя. Скольких ядрами посечет, если угодит?
– По толпам не станут бить. Поймут, что к чему. Или они нехристи?
Со всех холмов Смоленска потянулись горожане к воротам воеводского дворца, и - о чудо! Ни одно ядро не Угодило в толпы идущих. Это еще больше вдохновило смолян, они избрали тех, кто будет вести переговоры с воеводой, и тех, кто выйдет на стены, призвав воевод царской рати утихомириться хотя бы на время, обещая приневолить воеводу, шляхтичей и жолнеров к сдаче, и если они не послушаются, побить их аки псов паршивых.
Обстрел прекратился дружно, как и начинался. Переговорщиков впустили во дворец, и они твердо заявил и:
– Не откроешь ворота, воевода, город восстанет. Мы сами распахнем ворота, сил побить воротников у нас вполне достанет, хватит и на то, чтобы продержать отворенными и дать московской рати ворваться в крепость. Вряд ли кто из вас тогда останется живым. Заодно и безвинных смолян могут посечь. Укладисто ли такое? Не лучше ли тебе, воевода, принять разумное решение. Богоугодное. А шляхтичам и жолнерам что? У них есть выбор: разъезжаться по своим домам или переходить на службу к русскому царю. Решай, воевода. Либо мир, либо вскоре снова ударят осадные пушки, а смоляне тогда оголят мечи. Пролитая кровь ляжет на твою, воевода, душу. Господь взыщет с тебя за грех твой великий.
– Я принимаю условие клятвенной грамоты великого князя Василия. Жолнеров и шляхтичей, разоружив, построю на площади у ратуши. Под вашим приглядом и вашей заботой, чтоб не обманул московский князь моих ратников. К нему вступлю сам с ключами от города Смоленска. О моем решении русских воевод известите со стены. На разоружение и подготовку к выходу мне немного времени понадобится.
– Что ж, немного подождать можно, - с удовольствием воспринял добрую весть Василий Иванович.
Вскоре многолюдная процессия вышла из города. Оказалось, что жолнеры и даже шляхтичи, на уговоры которых просил время воевода Сологуб, без малейшего пререкания сложили оружие. У шляхтичей одна забота:
– Надо, чтоб после встречи с воеводами, вернули нам наши палаши и сабли. Мы же - шляхта. Это наши привилегии.
– Вернут. Иль воеводы и бояре русские не уважают знатность.
Больше никаких вопросов не возникло. Все ясно из клятвенной грамоты Василия Ивановича.
Василий Иванович, пытаясь упрятать ликование души поглубже, вышел навстречу процессии важной поступью, но без надменности во взгляде.
– Прими, государь всероссийский, ключи от отчины твоей с тихостью. Не обнажая меча, - сказал воевода Сологуб.
Милостиво выслушал царь его, даже поклонился в ответ.
Погодив, пока будут вручены ключи, выступил вперед епископ Варсонофий, осенив Василия Ивановича животворным крестом, произнес торжественно:
– Божией милостью радуйся й здравствуй, православный царь всея Руси на своей отчине и дедине граде Смоленске!
Василий Иванович поцеловал крест.
– Воевода Юрий Сологуб, епископ Варсонофий, бояре смоленские, зову вас в свой шатер на трапезу.
Организовались пиры и у ратников со смолянами. Свои. Более веселые. И то сказать, все живы и здоровы, как тут не радоваться. Братаются, целуясь по-христиански. Лишь жолнеры и шляхтичи пока не присоединены к общему веселью, хотя вольны в своих поступках: никто их не сторожит, ни в чем нет им ограничений.
Не вошли в город русские полки на ночь глядя. Только по приказу главного воеводы Даниила Щени заменили стражу воротниковую на детей боярских: на каждые ворота - по полусотне. Им велено сторожко охранять, в то же время не запирая ворот на ночь, чтобы не стеснять празднующих долгожданное воссоединение. И еще воевода Щеня выслал усиленные дозоры на все дороги, ведущие к Смоленску, чтобы не подошла неожиданно польская рать, которую Сигизмунд послал на помощь городу. Хотя она не подоспела даже к шапочному разбору, но если ее не упредить, неприятности устроить вполне могла.
Утром Василий Иванович распорядился:
– Воевода Даниил Щеня с Большим полком входит в город, приводит смолян к присяге с крестоцелованием, после чего - мой въезд.
Князя Михаила Глинского встревожило такое повеление: отчего не ему, будущему удельному князю Смоленскому, приводить к присяге смолян? Порывался спросить об этом царя, но тот ни на минуту не оставался без окружения воевод и бояр.
«Может, так даже лучше. Там, в Смоленске, неожиданно для всех, объявит свою волю», - решил Глинский.
Известили царя, что горожане присягнули все до единого. Присягнула даже часть шляхтичей, это и неудивительно, ведь у некоторых имения в Смоленской земле. Только жолнеры упрямо твердили:
– Нет. Мы не хотим изменить своему королю. Мы ему присягали.
– Что же, верность присяге не осудительна, а похвальна, - оценил Василий Иванович отказ жолнеров и повелел казначею:
– Всем, кто не пожелал мне служить, выдать по рублю, - подумав немного, добавил: - Кто из шляхтичей присягнул, тем по два рубля.