Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Корвин-Пиотровский Владимир Львович

МОЛЕНИЕ О ЧУДЕ

Знаю, мой Кроткий, в глубинах сосуда Кровь твоя зреет в венок алый, Но земля истомленная просит чуда И в твою тайну верить устала. Устала падать в черные пустоты, Внимать одиноко звездному безмолвью И бросать свои зовы извечные: «Кто ты, Напоивший меня вместо вина кровью?» Ты прости меня, Светлый, но это уж было, Это чудом давно уже быть перестало — Бег планеты, и погибших миров могилы, И ожерелья из солнечного коралла. И звездные кресты на синем своде, Символы твоего распятья земного, — Разве ты не видишь, что радость на исходе, Что твои дети ждут иного? Ждут ясного конца и простого начала, Предугаданных дорог, видного кругозора, Верного челна, испытанного причала И чтоб обещанное свершилось скоро. И

чтоб не было загадок во всем твоем чертоге, И ни намека, что где-то, за небом, Плачет Бессмертье об ушедшем Боге И о голубой тайне, что стала хлебом.

ГОЛГОФА МАЛЫХ

Как же мне не скорбеть, Господи, как же не плакать, Что это деется на белом свете? На дворе такой холод и такая сырая слякоть, А там, на перекрестках, умирают дети. Ты посмотри на них, на этих белоголовых, С раскрытым взглядом и оцелованными волосами, — Не ими ль ты тешился в земных своих ловах, Не их ли усмешками и голосами? На горнем небе такие чистые сполохи — А тут, по канавам и полевым ухабам, Алыми каплями расцветают чертополохи И кланяются в ноги простоволосым бабам. А те, безголосые, слушают, как большой овод Звенит где-то над ухом про какое-то дело, И глядят, как облупленный мокрой глиной обод Перекатывается через маленькое неживое тело. И добро б еще были они мученики или пророки, Или какие разбойники — а то просто пташки, Ласковые цветики, говорливые сороки, Приодетые в материнские заплатанные рубашки. Даже и не знают, что навсегда уходят От журавлей и свистулек и грачиного крика; В предсмертных сумерках всё еще котята бродят И выглядывает заяц из-за смертного лика. Как же мне не скорбеть, Господи, как же не плакать? Распинают малых сих на сухой ржаной корке, А они отдавали всю хлебную мякоть Воробьиным стаям и мышиной норке. Или это голгофа, каких еще не бывало, Или ты создал все эти муки Оттого, что своей уже недоставало, Чтоб оправдать твои пригвожденные руки? Иль, умирая с каждой этой смертью, Ты и воскреснешь уже по-иному И не закроешься больше звездной твердью От цветов, расцветивших земную солому?

КРЕСТ СРЕДИННЫЙ

Я распял твое покорное детское тело На высоком и не по росту большом кресте И не видел снизу, как роза зрела На пронзенном моим копьем животе. И не расслышал я, чт'o перед смертью шептали Твои искривленные от боли уста; А по бокам, в темноте, как цветы трепетали Два пригвожденных кем-то Христа. Я не видел, как опускались и подымались ресницы Не по-детски прощающих твоих глаз, — Только помню, в тучах грозовые зарницы Расписали кровью небесный иконостас. И один пригвожденный говорил другому: «Тоскует дух мой, я изнемог»… Расплясавшийся ветер подбирал солому, Разворачивал одинокий далекий стог. По земле пробирались густые тени, Пугливо прижимались к высоким крестам, Целовали перебитые бессильные колени И отбегали к черным кустам. И другой пригвожденный говорил с верой: «В день твоей славы нас не забудь, Не отмеривай тою же мерой, Ты, не познавшая молока грудь!» И когда я дождался лунного диска, Сквозь поредевший расплесканный мрак На два мертвых тела, обвисших низко, С высоты глядел остеклевший зрак.

ПОВОДЫРЬ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ

Пречистая Матерь выходит встречать Сына; Синие тропы расцветают золотым песком; Тихоокий серафим из небесного кувшина Заливает вечерние зори звездным молоком. Над самой головою в измарагдовой чашке Заулыбались, затрепетали голубые васильки, Облака приоделись в чистые рубашки, Набросали на пригорок розовые венки. Я пойду к пресвятой Деве по звездному раздорожью, Туда, где проглянул серебряный двурог, Вызову тихонько светлую Матерь Божью Из райского терема к себе, за порог. Выйдет ко мне радостная и загадает вначале: «Что ты здесь печалишься, грешная душа? Выпей из моей чаши Утоления Печали», — А я стану на колени и не приму ковша. Посмотрит Владычица на меня с укором, Засмутнеют жемчуги на вышивках ее риз; Заплачу тихонько перед благостным взором, Заплачу и укажу ей на землю, вниз. Упрошу ее выглянуть за облачные подушки, Покажу каменистый, поросший тернием край, — А там, по бездорожью, бродит, шарит старушка, Ищет ощупью двери в заповедный рай. Для слепой не засветит Господнее солнце, Не порадует старую Христова заря, Так всё и ходит от оконца к оконцу Одна, без провожатого, без поводыря. «Пресвятая Богородица, — проговорю я с плачем: — Ты дозволь мне запреты Господние сломать, Ты дозволь мне сбегать за кем-нибудь зрячим, Чтоб проводил на небо мою убогую мать». Затоскует тут Печальница и побежит шибко, Повстречает, проводит странницу Москву… А в небесных лугах заиграет лунная скрипка, И серафим тихоокий преклонит главу.

* * *

Скучно смотреть, как дождь Моет заржавленные крыши; Хмурится в клетке дрозд, За печкой скребутся мыши… Забралась с куклой в угол; Заплетает ей косичку, Рассказывает про огородных пугал, Про волка и про лисичку. Заснула. У куклы глаза открыты, — Не кукла, а такой ребенок… Осенний дождик сеет, как сквозь сито, Под желтым листом мокнет опенок. Спит маленькая Божья Матерь С розовой девочкой — Иисусом… Вылез таракан на скатерть, Подумал — и перекрестился усом.

* * *

Быть может, есть заветные границы, Где скорби тень — чем гуще, тем светлей, Где плевелы становятся пшеницей, Где вал морской не топит кораблей. Быть может, есть бездонные глубины, Где радостью страданье расцветет, Где всё, что здесь, — лишь крылья голубины Для тех, кто в ночь зовущую идет.

III

* * *

В поле водном месячный серп Жнет и топит созвездий злаки; В этот час печалится зверь В недобитой душе собаки. Мне не жаль крылатых потерь, Я крылом не взмахну отныне — Не орел, а раненый вепрь, Я хочу умереть в долине.

ПУТИ ВОЛЧЬИ

Раздирает шаги гололедица; Словно вымерла пушная тварь… Помоги мне, святая Медведица, Одолеть крутозубый январь. Семь ночей моя серая молится Богородице звездных полей, — Допусти нас небесной околицей К берегам, где шумит Водолей. Волчьим ранам, скитаньям и голоду На земле не наступит конца; Пожалеешь ли алчущим смолоду Златорунного мяса Тельца? По степному уделу — обычаю, Чтя великий закон вожака, Мы попотчуем свежей добычею И тебя, и святого щенка. А натешившись вволю вечерею, Соберем окровавленный мех И распустим в метелицу серую Для волчих, для волчат и для всех. Чтобы видели все бездорожные В дымном трепете утренних зорь, Как идет на пути зарубежные Искалеченный вьюгами вор.

СЕВЕР

От мухоморов, от морошки К реке плывет дурманный дух; В рассветном небе гаснут плошки И трепыхает злат-петух. Спустила цепкую сорочку, Примяла тяжко росный мох И, дрогнув, вывернула кочку Косым разметом крепких ног. Сентябрь. Пора медвежьей свадьбы. Проскачет вспугнутый олень. О чем на счастье загадать бы, Да чем прогнать тугую лень? Вода боков не расхолодит, Лишь смочит рыжую косу… Сегодня, видно, Одурь бродит В сторожко гукнувшем лесу.

СВЯТОГОР-СКИТ

[СВЯТОГОР-СКИТ]

Было то у Миколы-на-Проруби В вечер синь, на сочельном посту; Прилетели три белые голубя И уселись рядком на мосту. Говорит один: «слушайте, братие, Наступает предсказанный час: Ныне в ночь довершает зачатие, Ныне в ночь дорождается Спас. Не забудем же встретить желанного, Принесем, заготовим дары: Да возжгутся во имя избранного По ярам, по дорогам костры; Чтоб погрелися косточки битые На веселом гудящем дыму, Чтоб потешились, кровью облитые, В костряном жаровом терему». И другой говорит: «ты припомни-ка, Не любил ли он трав и цветов? Так поищем же, брат мой, терновника, — Под снегами немало кустов. Летом ало цвели тут репейники — Расклюем, рассугробим снега; Нам помогут святые келейники Иль какой монастырский слуга». И сказал тогда третий, вздыхаючи: «Заготовим родному и крест — Веселится он, казнь вспоминаючи, Полетим да поищем окрест». Улетели три белые голубя, Говорят да поют на лету… Было то у Миколы-на-Проруби В вечер синь, на сочельном посту.