Поздняя повесть о ранней юности
Шрифт:
После допроса первого немца их послали в тыл за контрольным «языком», но они, хорошо отдохнув в блиндаже боевого охранения, привели из амбара следующего. И так три раза, пока очередной немец не «заявил протест» по поводу холодного, голодного и длительного содержания в амбаре.
С двух офицеров, возглавлявших поиск, сорвали погоны и взяли под арест. Их ждал трибунал, но в это время в дивизию приехал маршал К. К. Рокоссовский. Командир дивизии сразу же доложил о чрезвычайном происшествии. И вот как отреагировал командующий фронтом, со слов присутствующего при этом капитана Кудрявцева: на мгновение лицо маршала стало серьезным и казалось, что возмездие будет суровым,
Я рассказал тогда этот эпизод более подробно, как рассказывал наш капитан, с деталями, цитируя комдива и маршала во всех мелочах. Вдруг я заметил, что генерал изменился в лице:
— Я думал, что этого никто не знает. Я ведь тоже был там вместе с маршалом.
Закончил я предложением выпить за светлую память лучшего маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, что присутствующие сделали стоя и с большим почтением.
Так случилось, что совершенно неожиданно судьба уготовила мне еще одну интереснейшую и незабываемую встречу.
В конце октября 1978 года мне позвонил мой давний друг Владимир Петрович Ошко, бывший в ту пору первым секретарем Днепропетровского горкома партии, и пригласил приехать в выходной день на базу отдыха завода им. Коминтерна в Любимовку.
— Возьми жену, детей и приезжай, — сказал он. — Отдохнем и встретимся с очень интересным человеком. На празднование 35-й годовщины освобождения Днепропетровска приглашены многие участники боев за наш город и среди них маршал авиации В. А. Судец. Он обещал туда приехать. Я думаю, что тебе будет очень интересно с ним познакомиться.
С Владимиром Петровичем мы были знакомы с 1951 года, когда я начал работать на военной кафедре металлургического института, а он был студентом II курса. Встречались не часто, но хорошо знали абсолютно все друг о друге. И, зная мое трепетное отношение к людям в погонах того, военного времени, он, очевидно, решил сделать мне приятное. Вообще делать людям приятное — его характерная черта. До сих пор, уже пятьдесят с лишним лет, он является инициатором регулярных встреч одноклассников вместе с их семьями, детьми и внуками, а также с любимыми преподавателями, которые еще живы. Мне пришлось однажды присутствовать на такой встрече и пообщаться с его соучениками. Это был настоящий праздник, который сотворить способен только Владимир Петрович.
В тот день на базе тоже было несколько семей соучеников Владимира Петровича. Женщины приготовили и накрыли стол незамысловатыми блюдами, хорошо соответствовавшими времени года и обстановке.
Вскоре приехал маршал, сопровождаемый адъютантом, высоким красавцем-капитаном. Запросто, без протокольных церемоний со всеми познакомился, поговорил с детьми, рассказал о последних столичных новостях, покорив собравшихся непринужденностью и бархатным, истинно маршальским баском.
Уже за столом, неожиданно изменив тему разговора, Владимир Петрович сказал:
— Владимир Александрович, мы все по молодости на фронт не попали, но среди нас есть один, почти ровесник, успевший повоевать, и кивнул в мою сторону.
Маршал кивнул мне, показывая на стул, на котором сидел адъютант, пересадив его по правую от себя руку, а когда я уселся, велел нам налить. Тот, очевидно, зная, что надо делать, отодвинул рюмки и наполнил коньяком два фужера.
— За фронтовое братство, — сказал маршал, протягивая мне руку с фужером.
Мы дружно их осушили.
— А
Буквально несколькими фразами я рассказал свою военную биографию, не останавливаясь на деталях.
Маршал внимательно слушал, потом на мгновение задумался и, не торопясь, как бы вспоминая и взвешивая каждое слово, сказал:
— Я был членом Военного Совета 2-го Украинского фронта. Однажды мы получили приказ Ставки дать оценку действиям в боевых условиях и сообщить о случаях сдачи в плен или перехода на сторону противника военнослужащих, призванных с освобожденных от оккупации территорий. По многочисленным сведениям, полученным от политорганов и контрразведки «СМЕРШ», мы составили доклад, где однозначно говорилось, что случаев таких со стороны побывавших в оккупации не было. Были случаи, но не с теми, кто был в оккупации, — закончил маршал.
Безусловно, это был хоть и сильно запоздалый, но бальзам на израненную подозрениями душу и, не сдерживаясь, очевидно, выпитый коньяк придал мне смелости, я рассказал, как выхватил из кармана итальянскую гранату, когда увидел, что не успеваю перезарядить автомат новым диском…
— Вот видишь, значит не зря мы подписали этот доклад Сталину. Это был его личный запрос Военным Советам всех фронтов, — заключил маршал, и разговор на военную тему прекратился.
Старая рана как бы открылась, а затем стала быстро заживать, оставляя в душе постепенно исчезающие рубцы, благодаря откровению маршала авиации.
Встречи в военкоматах
О первых двух встречах в Днепропетровском облвоенкомате в декабре 1943-го и в Заводском райвоенкомате г. Николаева в октябре 1944-го я уже рассказывал ранее и добавить мне к этому нечего. Только повторюсь: буханка хлеба и банка тушенки запомнилась тем, что дали почувствовать первый раз в жизни в то голодное время чью-то заботу и свою необходимость для какого-то совершенно непонятного будущего. А Николаевский райвоенком — почти отцовским участием и суровой военной добротой.
Когда я вернулся домой и пошел в военкомат, чтобы стать на учет, то показал принявшему меня военкому дубликат свидетельства о рождении, к тому времени полученный из Одессы и попросил сразу исправить год рождения с 26-го на 29-й.
Тут же был вызван майор с проездными документами и последовал приказ отправиться в свою часть для прохождения дальнейшей службы на том основании, что мой год рождения как раз находился в армии. Я очень вежливо ответил, что свой воинский долг в соответствии с Конституцией уже выполнил и, прибыв в долгосрочный отпуск, в скором времени возвращаться в армию не собираюсь. В ответ раздался какой-то истерический крик с набором бессвязных слов, среди которых понял только, что в армию добровольно я пошел «жрать свиную тушенку» и что он, военком-подполковник, много видел таких «хлюстов», как я, на своем веку. Я ответил ему, что между нами разница только в том, что он отправился на армейские харчи в голодном 1933-м и дослужился до подполковника, а я — в 1944-м и стал всего лишь сержантом. Опять дичайший крик, какие-то нелепые бессвязные слова. Но я уже был не мальчик и довольно опытный. Уловив момент, когда он повернулся ко мне спиной и, разглядев, что на моем проходном свидетельстве нет еще никакой его резолюции, схватил со стола документы и, сказав, что для выяснения ситуации еду в облвоенкомат, быстро вышел. Тут же отправился в военкомат Ленинского района, молча подал военкому документы, объяснив, что буду жить теперь в его районе, и, через полтора часа у меня был военный билет вместе с временным паспортом.