Поздняя повесть о ранней юности
Шрифт:
Он протянул мне визитную карточку, попросил узнать о возможности поездке в Союз и позвонить. Визитку при первой же своей поездке в посольство я передал лично консулу Андрею Николаевичу Козлову, сопроводив подробным пересказом услышанного от полковника. Как мне казалось, он проникся пониманием и обещал все устроить.
В Аахенской Высшей технической школе я был в Институте электрометаллургии, которым руководил профессор Гельмут Винтергагер. Небольшой коллектив преподавателей и научных работников стал местом моего почти годичного пребывания.
Тема моей научной работы и все с ней связанное может быть когда-нибудь станет предметом отдельного,
Ехать в длительную командировку мне не хотелось: жена была в интересном положении, были проблемы с ее здоровьем, оставлять ее в таком состоянии было очень трудно. Но товарищ из вышестоящих инстанций, беседовавший со мною в нашем Министерстве, сказал, что отказываться нельзя, принимающая сторона выбрала меня и, отказываясь, я подвожу страну.
Потом он рассказал о разгуле реваншистов в ФРГ, все выше поднимающих голову неонацистах, стремящихся к пересмотру итогов Второй мировой войны, о воинственных антисоветских кампаниях и в конце концов убедил меня, что ехать надо.
Немецкие коллеги встретили сдержанно, но дружественно. Братания не было, но я постоянно чувствовал их желание помочь осмотреться, разобраться и понять. Мой куратор, в тот период первый доцент Иоахим Крюгер, делал все возможное, чтобы я чувствовал себя равным среди них и с пользой провел научную работу, предусмотренную планом командировки. Он весьма корректно предоставил мне возможность освоить немецкий язык до уровня, позволяющего вести беседы, не прибегая к использованию семафорной азбуки. После этого он разрешил своим коллегам обращаться ко мне с любыми, не касающимися работы вопросами, в период кофе-паузы.
На меня обрушился шквал вопросов: в первую очередь о событиях в Чехословакии; затем о разделении Германии на два государства, об уровне жизни у нас и в ГДР, о системе образования, медицинского обеспечения и много других. Отдельным блоком шли вопросы о войне и поведении нашей армии на территории Германии. Странно, но поведение вермахта на нашей территории их не интересовало.
Мои собеседники были людьми интеллигентными, весьма выдержанными, провокационной прессы не читали и оголтелых «наездов» на меня не совершали. Мы вели беседы, объясняя то или иное друг другу, в чем-то соглашаясь, а в чем-то оставаясь при своем мнении. Пересказать все разговоры невозможно, да и не имеет смысла. Главным же итогом всего там происходящего было то, что я уехал оттуда с твердым убеждением о возможности договориться с немцами по любым вопросам наших просто человеческих и даже межгосударственных отношений. После этого я дважды бывал в Аахене с очень короткими визитами, опять встречался, разговаривал и еще больше утвердился в этом своем мнении.
Там же, в ФРГ, я познакомился с работниками нашего посольства: атташе по науке и технике Владимиром Петровичем Кравченко, курировавшим мою командировку, и советником-посланником Александром Яковлевичем Богомоловым — с очень интересным многогранным человеком, проработавшим в обоих Германских государствах почти всю свою трудовую жизнь. Тогда я еще не знал, что впоследствии меня свяжет с ним более чем тридцатилетняя дружба. Александр воевал от первого до последнего дня войны, хорошо знал Германию и немцев, имел множество знакомых в различных кругах политиков, журналистов, госслужащих и др.
Однажды
Уезжая из посольства, по их совету, в 18.30 я сел во второй вагон электрички, следующей до Кельна от станции Роландсек (Rolandseck), развернул газету «Правда» и стал ждать. Действительно, через несколько минут в купе вошел средних лет мужчина, спросил разрешения и уселся напротив. Потом он, извинившись, спросил, какую газету я читаю. Вторым вопросом был, приезжий ли я из СССР или живу постоянно здесь, в ФРГ. Я ответил, что нахожусь в служебной командировке. Тогда он попросил разрешения побеседовать со мною и, когда я дал согласие, кивнул в коридор, и в купе вошли еще двое примерно такого же возраста. Седоватый, высокий, энергичный, он, очевидно, был инициатором этой беседы, начал сразу же без паузы:
— Мы давно хотели поговорить с русским человеком. Спасибо вам, что вы согласились нас послушать. Но первый вопрос к вам: что нравится и что не нравится вам в Федеративной Республике?
В тот период только что закончились выборы канцлера, им стал социал-демократ Вилли Брандт и мне пришлось быть свидетелем ожесточенной предвыборной борьбы всех политических сил Германии, в том числе и национал-демократической партии, которую и у нас, и на Западе называли неонацистской. Они не признавали итогов Второй мировой войны, требовали пересмотра границ и призывали сплотиться, чтобы отстоять силой свои идеи. А силой, значит опять война.
Так примерно я и ответил своим собеседникам, добавив, что воевать с кем-либо нам не хочется, навоевались и еще не забыли прошедшей войны. А все остальное — нравится. Получилось, как говорится, в масть. По-видимому, они именно такого ответа от меня и ждали.
— Я на Восточном фронте был командиром роты, гауптманом. Провоевал с 1941-го по 1943-й, прошел всю Украину до Кавказа, при отступлении был ранен под Ростовом, признан ограниченно годным, служил в тыловых частях на Западе и войну окончил в плену у американцев.
— Мне известно, что творил вермахт и СС на оккупированной нами территории. Но прошу поверить, что со своей ротой я готов вернуться в любой город, в любую деревню, где нам пришлось побывать и смело посмотреть в глаза мирным жителям.
Я сидел и внимательно слушал монолог бывшего гауптмана, вспоминая майора Михайлика, водителя на дороге в Сурско-Литовское и фельдфебеля в Днепропетровске. Может и он из тех, кто по каким-то причинам не смог объединиться с нашими пролетариями? А те пленные, которых мы брали, все как один, говорили, что в акциях против мирного населения не участвовали. Даже эсэсовец из охранного батальона, взятый в Тухоле, говорил, что помогал заключенным, которых охранял. Совсем молодые солдаты вермахта расстреливали пленных на Дачной в 42-м, почти мальчишки. Когда возмужали, заматерели и, если живы остались и попали в плен, от всего отрекались.