Поздняя повесть о ранней юности
Шрифт:
Женя Петренко. 1949 г.
Прошла еще одна инспекторская проверка, полк опять отличился, и последовал приказ на отпуска личному составу. Петр Николаевич договорился со старшиной Малаховым, что тот «ошибочно» внесет мою фамилию в приказ, а там — как повезет. Заместитель начальника штаба майор Бессонов усмехнулся, исправил цифру 15 на 10 и велел выдать проездные документы. Уже проверенным маршрутом я быстро доехал до Днепропетровска и неделю пробыл дома. Опять встреча с друзьями, пришли Женя Петренко и Леня Скабаланович в красивой форме с эполетами студентов-горняков, и опять
Опять вернулся с пирожками и салом, но всем было не до них: за это время уехали домой последние солдаты 1926 года рождения, и в полку появилось много молодых. Все разговоры были только о демобилизации, и ее уже отсчитывали количеством оставшихся на нашу долю инспекторских проверок. Сошлись на том, что после весенней уедем все и оставим полк молодым.
Наступил 1950 год, и сразу же началась вербовка старослужащих сержантов в офицеры. Вводились должности замполитов рот и были нужны опытные кадры. Политработники составляли списки и по ним вызывали в политотдел на собеседование. Никого не принуждали, все решалось по желанию и анкете. Из полка изъявили желание человек десять, но взяли только троих: старшин Леню Малахова, Захара Закиева и Ивана Марченко. Оформили документы и велели ждать до ноября. Забегая вперед, расскажу о неожиданной встрече с ними в 1956 году. Наш курс проходил военную стажировку в лагерях Харьковского танкового училища в Чугуеве, и с полковником М. Е. Голантом мы приехали по делам в расположение училища. Был жаркий день и я, закатив мотоцикл в тень под дерево, сидел в коляске, ожидая полковника. Неожиданно из столовой вышли человек сто офицеров, преимущественно капитаны и майоры, и по команде начали строиться в колонну, а затем двинулись мимо меня. Я, внутренне поворчав, вылез из коляски, где уже немного задремал, и вытянулся по команде «смирно», как положено по уставу. Неожиданно увидел во второй или третьей шеренге двух капитанов: Малахова и Закиева и окликнул их по именам. Они, увидев меня, бросились из строя в мою сторону, колонна смешалась, сбилась в толпу вокруг меня, и началось общее братание. Офицеры, а это были политработники из Центральной группы войск, приехавшие из ГДР на какие-то курсы, ликовали вместе с нами. Большинство из них были такими же сержантами в 50-м и также тогда по доброй воле стали офицерами.
После службы судьба приготовила мне еще одну интересную ночную встречу в Златоусте, где я работал на заводе после окончания института в 1958 году. Зима там суровая и в том году была очень снежная. Я возвращался в общежитие во втором часу ночи, неся в правом рукаве трофейную финку. Тогда бывали случаи нападений и грабежей. Улица была пустынна, очищена от снега, сугробы которого доходили до середины фонарных столбов. Вдруг навстречу мне показались два милиционера и, чтобы не объясняться с ними по поводу ножа, а они иногда проверяли документы у прохожих, я метнул его под столб в снег, четко отметив приметы столба. И каково же было мое удивление, когда в одном из подошедших ко мне двух старших лейтенантов я узнал Александра Федулова, с которым спал рядом почти четыре года. Втроем мы перерыли сугроб вокруг столба, но финку не нашли. После этого мы еще несколько раз встречались, общались и расстались друзьями.
А с Иваном Марченко я встретился в поезде Адлер — Киев, попав в одно с ним купе. Он возвращался из отпуска в свою часть где-то под Киевом вместе с каким-то подполковником, его подчиненным. Мы долго смотрели друг на друга, он явно напрягался, делая вид, что меня не знает и, когда лимит моего терпения иссяк, я напомнил ему, что в нем течет четверть литра моей крови, отданной ему прямым переливанием во время операции. Оборвавшийся буксировочный трос перебил ему кровеносный сосуд и мы, четверо с первой группой крови, стали донорами. Но и это действия не возымело. При этом я говорил ему «ты», он мне отвечал «Вы», а сосед-подполковник осуждающе смотрел на меня и укоризненно покачивал головой.
Я вышел в тамбур покурить, а когда вернулся, они приготовили ужин, поставили бутылку коньяка и пригласили меня, опять обращаясь на «Вы». Я ответил, что с незнакомыми не пью и лег спать. Утром, попрощавшись в Киеве, двинулись по своим делам, никогда больше не встретившись.
В конце
Все оказалось сложнее, чем я предполагал, начальник штаба дал подписать какую-то бумагу о неразглашении военной тайны и потом объяснил, что поступил приказ о частичном кадрировании дивизии и необходимости создания мобилизационных складов НЗ.
Мне поручалось создать склад НЗ вооружения, не прекращая основной деятельности. Особист велел оформить документы на допуск к секретным работам, а замполит добавил, что на этой должности должен быть коммунист и просил подумать о вступлении в партию. Последнее было самым опасным, ибо утаить возраст в этом случае было невозможно, а, следовательно, срок моей службы мог продлиться еще на три года.
Выручить мог только майор Корниенко. Я однажды поделился с ним своими волнениями. Человеком он был весьма порядочным, ему можно было довериться, но он вдруг повернул в такую неожиданную сторону, что я ахнул. Пригласив меня к себе домой в выходной день и, угощая обедом, он вместе с супругой начал уговаривать остаться еще на три года и уехать домой вместе с ним, когда он получит чин подполковника и подаст рапорт об увольнении. Полковником он стать не мог, для этого уже стали требовать наличие академического образования.
Через несколько секунд, оправившись от шока, я твердо ответил, что этого я сделать не могу, а если меня все-таки будут заставлять, то напишу самому товарищу Сталину. А уж он поймет, где сейчас находится передовая.
Петр Николаевич все понял правильно, дал несколько дельных советов и после этого замполит пару раз во время ночного дежурства по штабу заставал меня читающим «Краткий курс истории ВКП(б)». А летом, когда уже поступил приказ о демобилизации, этот вопрос был снят.
Приказ начальника — закон для подчиненного, и я приступил к выполнению своей задачи. Два месяца ушло на ремонт помещения и оборудование его всеми видами защиты от возможного проникновения посторонних. Затем устройство стеллажей для имущества. В авиадивизии я нашел заинтересованного старшину и «по бартеру», который существовал и тогда, выменял у него машину хороших сосновых брусьев и досок за несколько тонн солярки и еще какого-то барахла. Когда все было готово, мы вместе с майором Бессоновым начали заполнение склада оружием и имуществом. После этого еще некоторое время ушло на совершенствование системы выдачи этого имущества в случае объявления мобилизации, а затем только поддержание порядка. Три дня в неделю я работал в оружейной мастерской или танковом парке, а три — в складе, где почти нечего было делать. Я притащил туда письменный стол, снабдил себя школьными учебниками и дни напролет вчитывался в них, стараясь разобраться в содержании и приобрести привычку работать с ними.
В один из дней в середине апреля меня разыскал Алеша Бабкин. Он уезжал домой и пришел попрощаться. Мы долго разговаривали, вспоминая прошлую службу в 75-й бригаде, и подсчитали, что оттуда нас только двое в обозримых коллективах. Я отчетливо понял, что он, как и я, тоскует по тому времени, но и очень хочет к себе на Алтай. Говорил, что некоторые его друзья уже вернулись и зовут. Уезжал он на следующий день в составе команды из пяти человек, ехавших в том же направлении, и я ездил на вокзал проводить его на поезд до Баку. Принес и подарил ему, оказавшуюся лишней на складе, кожаную командирскую сумку и поясной ремень. Чтобы сумка не была пустой, поставил в нее две бутылки азербайджанского портвейна.
До отъезда домой я успел получить от него одно письмо. Он писал, что уже работает на заводе, и осенью его хотят избрать комсоргом. И уже дома я получил письмо, где он сообщал, что комсоргом избрали и посылают на учебу. А дальше, как и всех, жизнь закрутила по своей спирали, и мы потеряли друг друга.
Вспоминая о нем, всегда думаю о счастливой встрече с необычайно хорошим, добрым, порядочным человеком и о том, что здорово повезло тем, кому пришлось с ним долго жить и работать на гражданке. Лидером он был настоящим.