Пожарский 3
Шрифт:
— С-с-сука, вот же твари узкоглазые! — что-то забрякало. — Лечилки есть?
— На, две последние.
Первый говорящий долго ругался, потом громко сглотнул. Лечилку пьёт, собака.
— Посчитал?
— Двадцать шесть человек осталось.
— Из трёх сотен! — снова цветисто заматерился первый. — Из трёх сотен!
— Да успокойся ты, — воровато ответил второй. — Оплата на отряд положена, так?
Первый помолчал, потом словно дошло до него:
— А ведь верно!
— Крестьян перебить — много ума не надо. Тут, сказали, с полсотни всего
— Верно, — первый завозился, под ногами у него хрустнула корочка льда. — Поднимайтесь! Вон туда нам надо! Крестьян под ноль, дома пожечь. Управимся быстро, засветло денежки получим! Шевели лаптями!
Лю Ой, слегка приоткрыв глаза, следил, как маленький потрёпанный отряд набивается в два грузовика с покосившимися бортами. Последний бандит запрыгнул в кузов, и грузовики покатили в сторону Замятина, всё больше и больше сбиваясь к северу. Как обычно. Почему этот странный тип сказал «лаптями», хотя у всех бандитов были справные сапоги? Лапти Лю у деревенских видел, они совсем другие, как корзинки. Наверное, выражение такое. Загадочный русский язык…
Обе машины скрылись за пригорком. Остальные шесть в разной степени повреждённости остались валяться по обочинам.
— Опять Степан будет ворчать, что бойцы небрежно к технике относятся, — негромко сказала голова Кианга, валяющаяся совсем близко.
— Ничего, пусть из трёх один собирает, — тут же откликнулся Хенг, у которого была цела вся верхняя половина туловища, и подтянул к себе валяющуюся рядом ногу: — А!.. Не моя! Эй, Шен, твоя нога? Давайте скорее, через полчаса они вернутся!
Гришка Бадан начал подозревать, что дело нечисто, когда дорога, ведущая к деревне, исчезла. Вот только что была — и точно обрезали её! Грузовики поползли по мёрзлому полю, подпрыгивая на кочках и через метров сто встали перед широкой канавой.
— Не проехать, — сплюнул старшой, поставленный над ними подозрительным мужиком, что хотел всенепременно досадить постылому врагу и платил за это хорошие деньги. — Ладно. Вылазьте! Пешком пойдём, тут недалеко уж должно быть.
Они шли и шли, и Гришке начало казаться, что дорожка у них под ногами вроде как набита. Как будто прежде них такой же отряд прошёл, а, может, и не один. Он даже поделился своим соображением с соватажниками, за что был обсмеян — конечно, раз к деревне идём — дороге быть и положено! Эвон, нашёл, чему удивляться.
Гришка промолчал, удивляясь про себя другому: не было ж дороги? Кончилась она. По полю паханному пёрли. И вдруг — ровно под ноги бросили: давайте-давайте, сюда. Бадан был калачом тёртым, до сих пор удачно избегал душегубства, промышляя мелким воровством, и начал подумывать, как бы ему потихоньку сдёрнуть из этой кодлы да затаиться в полях, чтоб по-тихой свалить в город. Нахрена на большую деньгу позарился? Таскал бы себе копеечки потихоньку, на кабак и постель хватает, и даже кой-когда на девку продажную, а чтоб кровь кому пускать…
Гришка передёрнулся и присел на обочину — вроде как портянку перемотать, да так и застыл со снятым сапогом в руке. Из земли — мама дорогая, да прямо из ровного поля! — начали подниматься порубленные давеча глиняные воины. В две минуты весь шагающий впереди отряд превратился в фарш, а один из глиняных солдат довольно воскликнул:
— Говорил я вам, что канава — хорошо? Два грузовика вообще целых получились.
— А ты чего тут сидишь? — спросил голос сзади, и Гришка подпрыгнул на месте, громко клацнув челюстью. За спиной стоял глиняный командир с совсем не глиняным мечом в руках.
— Не губи, не губи, всю правду скажу! — испуганным зайцем заверещал Бадан. — Передумал я, не хотел детишек резать, убежать хотел тихонечко! Всё расскажу, кто нанял, сколько денег, куда за расчётом прийти надо было!
Узкие глаза глиняного командира превратились в вовсе уж подозрительную щёлочку:
— Живи пока. Князь решит.
Языков я брать не очень планировал. Но раз уж привели, решил поспрошать — любопытно, всё же: кто так на меня взъелся, что за разорение Замятинской усадебки сулит баснословные деньги да отряды нанимает всё больше и больше? Первые-то были по три десятка, а сейчас уж до трёх сотен дошло. Эк их разобрало, успокоиться не могут.
Сегодня для допроса даже усилий прилагать не пришлось, человечишка тараторил, аки испуганная сорока, так что наговорил и всякого, мало для нас интересного, пока Горыныч раздражённо не щёлкнул пальцами, включив воришке немоту.
— И куда его? — спросил от дверей Фёдор.
— К Медузе сведите, пусть ошейник выдаст. Запреты обычные, сам скажешь. Да к делу какому его приставь, пусть злоумышление искупает. Ишь, затеялись на неповинных покушаться!
— Ваша светлость, там ещё староста Замятинский по вашу душу.
— Зови. Или нет, — я оглядел подвал, — наверх пойдём, чего мужика зря пугать.
Староста имел бледный вид и слёзно просил перевести насельников Замятина «поближе к людям, подалее от татей, инда страсть такая, что бабы да ребятишки и из домов боятся выходить». Да уж, я бы тоже за детей переживал, когда вас по два-три раза на неделю вырезать идут.
— А и переведу. Федя, подбери им деревню, где дома уж восстановлены, да пусть собираются. Завтра и переведём. А в Замятино, — я повернулся к полководцу Чжану, ожидавшему моего решения, — ещё сотню бойцов отправь. Пусть в засаде посидят, авось, ещё пару ватаг вычистят, всё вокруг Москвы спокойнее будет.
13. И ПЕРО
РАЗВЕДКА
На следующий день Кузьма снова отправился собирать информацию. Мы с Горынычем в четыре руки смастерили ему личину Гришки Бадана, высадили Кузю на окраине Москвы, откуда он пробрался до названного Баданом кабака. В качестве вещественных доказательств полного уничтожения жителей посёлка Кузьма тащил с собой полмешка отрубленных у тех же наёмников пальцев.
Я, честно говоря, думал, что платить наёмникам никто не собирается, но всё обстояло ещё затейливее.