Пожать руку Богу (сборник)

Воннегут Курт

Джон Браун – янки из Торрингтона, что в Коннектикуте. Он заявил, что ему достоверно известно: одному уроженцу Вирджинии, Томасу Джефферсону, удалось вместить Бога всего в четыре слова: «Все люди сотворены равными».

Брауну было двадцать, когда умер Джефферсон.

– Этот безупречный джентльмен, такой образованный, такой искушенный и сведущий в разного рода делах, – говорил Джон Браун, – умудрился написать эти несравненные, священные слова, будучи рабовладельцем. А теперь ответь мне на вопрос: неужели я – единственный, кто отдает себе отчет в том, что он с самого начала своим собственным примером превратил

нашу прекрасную страну в пристанище порока, где пресмыкательство цветных перед белыми мыслилось в совершенной гармонии с естественным правом?

– Если я правильно понимаю, – переспросил я, – вы утверждаете, что Томас Джефферсон – наверное, самый почитаемый из отцов-основателей этой страны человек после Джорджа Вашингтона – был не слишком-то нравственен?

– И пусть от тела в сырой земле остался только прах, я торжествую: «моей правды по-прежнему звучит победный марш», – ответил он.

На этом разрешите поставить точку. С вами был Курт Воннегут, из камеры для введения смертельных инъекций в Хантсвилле, штат Техас. До новых встреч, пока-пока.

* * *

ВО ВРЕМЯ ВЧЕРАШНЕГО КОНТРОЛИРУЕМОГО эксперимента по приближению к смерти сразу за райскими вратами я разболтался с Робертой Горсач Берк, семьдесят два года назад вышедшей замуж за Арли А. Берка, будущего адмирала, командующего американским флотом с 1955 по 1961 год. Именно под его чутким руководством военно-морские силы встретили ядерную эру.

Скончалась Роберта Берк в июле этого года в возрасте девяноста восьми лет. Адмирал Берк (бывший к тому моменту, конечно же, давно в отставке) умер годом раньше в возрасте девяноста девяти. Они познакомились на «свидании вслепую» в 1919 году, когда он был на первом курсе военно-морской академии. На том свидании она буквально в последнюю секунду подменила свою старшую сестру. Судьба.

Они поженились четыре года спустя. Если прошлый опыт имеет хоть какое-то значение, они останутся мужем и женой по ту сторону голубого туннеля на веки вечные. Навсегда. «Какой смысл таскаться по мужикам?» – сказала мне Роберта. На похоронах ее мужа, когда ей оставался еще целый год жизни, президент Клинтон обратился к ней со словами: «Вы с честью служили Америке, подавая пример не только нынешним женам морских офицеров или тем, кто станет ими в будущем, но и всей нации в целом».

Эпитафию для своего надгробного камня тут, на земле, Роберта Берк выбрала простую: «Жена моряка».

* * *

И ВОТ В КОТОРЫЙ РАЗ ДОКТОР ДЖЕК КЕВОРКЯН отвязывает меня от каталки, уже ставшей моей персональной, – здесь, в камере для введения смертельных инъекций в Хантсвилле, штат Техас. На сегодняшний день под его недремлющим оком было проведено пятнадцать экспериментов по приближению к смерти с моим участием. Так держать, Джек! Этим утром на том конце голубого туннеля, у райских врат, меня разыскивал Кларенс Дэрроу, величайший американский адвокат, шестьдесят лет как покойный. Он хотел поделиться со слушателями Общественной радиостанции Нью-Йорка своим мнением по поводу появления телевизионных камер в залах суда. И представьте себе, он сказал: «Одобряю это начинание». Человек с репутацией гиганта мысли родом из крохотного, Богом забытого фермерского городишки в Огайо.

– Присутствие телевизионщиков окончательно убеждает нас в том, – объяснял он мне, – что система так называемого правосудия, когда и где бы оно ни осуществлялось, заботится о чем угодно, только не о торжестве справедливости. Подобно гладиаторским боям, для бесчувственной государственной машины (а никаких иных правительств не существует) система правосудия представляет собой всего лишь очередное развлечение, где ставкой является человеческая жизнь.

Я поблагодарил мистера Дэрроу за то, что своими красноречивыми выступлениями в суде в защиту первых организаторов профсоюзов и проповедников непопулярных научных истин, своим громогласным презрением к расизму и ненавистью к смертной казни он сделал американскую историю куда более человечной, чем она могла бы быть. На что покойный великий адвокат Кларенс Дэрроу ответил мне лишь одно: «Развлекал как мог».

Засим разрешите откланяться. Эй, Джек, может, махнем в центр, набьем животы старой доброй техасско-мексиканской стряпней?

* * *

В ТЕЧЕНИЕ УЖЕ ПОЧТИ ЦЕЛОГО ГОДА я встречаюсь с совершенно мертвыми людьми (хотя сам я при этом только наполовину труп) с целью взять у них интервью. Все это время я то и дело просил святого Петра о встрече с вполне конкретным человеком – моим героем. Это мой земляк, покойный Юджин Виктор Дебс из Терре-Хот, штат Индиана. Он пять раз выдвигался в качестве кандидата в президенты от Социалистической партии – еще в те времена, когда в этой стране социалисты были реальной силой.

И вот вчера после обеда на том конце голубого туннеля меня ждал не кто иной, как Юджин Виктор Дебс, организатор и лидер первой успешной забастовки в такой крупной отрасли американской индустрии, как железные дороги. Дотоле нам не доводилось встречаться. Этот выдающийся американец умер, будучи семидесяти одного года от роду, в 1926 году. Мне в ту пору было всего четыре.

Я поблагодарил его за слова, которые я неустанно цитирую в своих речах: «До тех пор пока существует низший класс, я – его представитель. До тех пор пока не перевелись преступники, я – один из них. До тех пор пока хоть одна душа томится за решеткой, я не чувствую себя свободным».

Он поинтересовался, как же эти слова воспринимаются здесь, на земле, в Соединенных Штатах, в наше время. Я ответил, что каждый раз меня поднимают на смех.

– Люди усмехаются и фыркают, – сказал я.

Он спросил, какая отрасль промышленности развивается у нас быстрее всего.

– Строительство тюрем, – признался я.

– Позор! – воскликнул он. Затем он справился, знакома ли кому-нибудь в наши дни Нагорная проповедь. А потом расправил крылья и улетел.

* * *

С ВАМИ КУРТ ВОННЕГУТ. Сегодня утром во время контролируемого эксперимента по приближению к смерти я завтракал с Гарольдом Эпштейном, недавно скончавшимся в своем поместье в Ларчмонте, площадью в полтора акра. Умер он от того, что иначе как естественными причинами не назовешь, учитывая, что ему стукнуло девяносто четыре года. Этот милый человек был бухгалтером, а после сердечного приступа, случившегося тридцать четыре года назад, вместе со своей прелестной женой Эстой посвятил себя тому, что он сам называет «садовой лихорадкой».