Пожиратели душ

Фридман Селия С.

– Веди, – со всей доступной ей властностью сказала она. – Я повидаюсь с твоим хозяином.

Раньше она бывала на Холме только раз, вместе с матерью – та искала, где бы повыгоднее продать дочкину невинность. Даже в те детские годы Камала остро чувствовала, что им там не место, что между ними и знатью стоит непреодолимая стена, и тем, кто находится по ту сторону, это видно не хуже, чем ей. На лицах мужчин, выслушивавших предложение матери, читалась брезгливость, словно она, прислуживая за столом, подала им тухлое мясо.

Весь тот день Камалу трясло от стыда и от страха. Когда мать наконец отказалась от своих притязаний и отвела ее обратно в Низ, в их убогую лачугу, девочка убежала

в свой тайник на пристани, в клетушку, где только ребенок мог поместиться, и сидела там, пока голод не вынудил ее вернуться к людям.

Позже самое дорогое ее сокровище досталось темнокожему чужеземцу. От него пахло потом и мускусом, и блуд с маленькими девочками он почитал самым естественным делом. Могло быть и хуже. Она знала девочек, которые после этого топились, не снеся бесчестья и унижения. Так ли уж скверно им приходилось по сравнению с ней? Или они просто были слабее, не цеплялись с такой страстью за жизнь, не понимали, что лучшее завтра может наступить лишь для пережившего сегодняшний день?

Ни один мужчина не будет больше владеть ею таким образом.

Ни один человек, будь то мужчина или женщина, не наживется больше на продаже ее достоинства, и да поможет дьявол тому, кто думает по-другому.

Улицы на Холме были вымощены камнем – не по необходимости, поскольку Холм в отличие от прочего Гансунга стоял высоко над уровнем моря, а в противоположность грязным мостовым и деревянным дорожкам бедных кварталов. Самый воздух, который Камала вдыхала здесь, был чище и суше. Башни возмещали высотой ту малую площадь, которую занимали на дорогих земельных участках. Они соединялись мостиками, чтобы господа могли посещать соседей, не ступая ногой на землю; шелковые занавески порхали в многочисленных окнах, как пестрые птицы. Лавки, расположенные в нижних этажах, прельщали драгоценностями, кожаной сбруей, сверкающими ножами и тонкими, как паутина, шелками. Камале очень хотелось рассмотреть все как следует, потрогать все эти великолепные товары и насладиться ими, но у ее провожатого и в мыслях не было задерживаться ради таких пустяков. Он проходил мимо всего этого каждый день, спеша по куда более важным делам, – и Камала, уделяя слишком много внимания роскошным витринам, могла бы невольно приоткрыть тайну своего происхождения.

«Ты сможешь получить все это, если захочешь, – сказала она себе. – Расплатиться фальшивой монетой или вовсе взять даром. Как-нибудь потом, на досуге».

Тяжелая дубовая дверь в серой башне, на которой был вырезан герб, распахнулась перед ними, прежде чем ее спутник успел постучать. Слуги, видимо, знали, кто такая Камала, – а если нет, то получили предупреждение о прибытии важной гостьи. Следуя мимо них, она встречала потупленные взоры, где почти не улавливалось презрения по поводу ее скромного наряда.

Внутри было чисто. Очень чисто. В Низу такую чистоту навести нельзя, как ни старайся, – одна плесень сводит на нет все усилия. Стены сияли белизной, в большие окна лился солнечный свет. Нигде ни пылинки – слуги и теперь суетились, спеша убрать принесенную Камалой грязь, пока не заметил хозяин. Он, должно быть, жесток, раз они так боятся вызвать его недовольство. Или принадлежит к тем людям, которых любой беспорядок выводит из себя. А может быть, и то, и другое.

Он ждал ее в комнате, где запросто мог поместиться тот домишко, в котором она родилась. Почти весь этот простор пропадал зря – всю мебель составляли резной письменный стол и два кресла у очага на другом конце. Хозяин дома склонил голову перед Камалой – вежливо, но без подобострастия. По стенам, занимая всю их верхнюю треть, тянулись живописные фрески, и каждая представляла какой-нибудь миф: рождение Охотницы, победа над пожирателями душ, основание Гансунга. Фигуры, изображенные в натуральную величину, казались на удивление живыми, но больше всего поразило Камалу то,

что стоящий перед ней человек присутствовал в то же время на каждой из стен – не как участник событий, а скорее как праздный наблюдатель. При этом он взирал не на происходящее, а на зрителя, превращая тем самым великие исторические сцены в фон для своей персоны. Богини могли рождаться, а пожиратели душ умирать сколько им угодно – передний план всегда занимал он.

Камала в жизни еще не встречала человека, вложившего такие деньги в прославление себя самого.

Выходит, они тратятся не только на шлюх.

Оригиналу настенных портретов было лет тридцать, и одевался он с тем же безупречным тщанием, которое отличало его жилище. Тяжелые шелка, золотые перстни на пальцах – сразу видно, что человек богат и хочет, чтобы все остальные об этом знали. Длинную мантию, украшенную каким-то узором – вероятно, фамильным гербом, – перехватывал ниже живота наборный пояс из золота и рубинов. Собой Рави был довольно пригож, хотя его длинные черные локоны происходили скорее от горячих щипцов, нежели от природы, а тщательно выровненные брови Камала сочла чуточку женственными. Впрочем, ей, коротко стриженной и одетой в мужское платье, вряд ли подобало высказывать суждение о таких вещах.

Они рассматривали друг друга довольно долго, и одна выщипанная бровь слегка выгнулась при виде запыленных сапог Камалы. Опасается, видно, как бы эта пыль не осела на его чистых полах. «Вот что бывает, когда зовешь к себе кого-то прямо из Низа, – сухо заметила про себя Камала. – Не нравится, так не зови». Она направилась к нему уверенным шагом, весело оставляя за собой воображаемый пыльный шлейф.

– Падман Рави, – представился он. Вблизи от него пахло духами – запах, немного приторный, напоминал о засахаренных фруктах. – Добро пожаловать в мой дом.

Она смело встретила его взгляд.

– Вы ведь даже имени моего не знаете.

Он слегка изогнул губы – возможно, это была улыбка.

– Вы не назвали его, когда пришли, если мои люди расслышали верно. – Падман Рави потянул за плетеный шнур, висящий позади него и уходящий куда-то вверх.

– Можете называть меня Камалой. – Ее тон предполагал, что это не полное имя, но открыть все целиком она еще не готова. Именно так, по ее мнению, поступила бы благородная дама.

– Как прикажете. – Вошел слуга с двумя серебряными кубками и таким же графином на подносе. Он поставил все это на стол и вышел, пятясь и кланяясь. Рави, ни разу на него не взглянувший, налил в оба кубка что-то густое, вроде сиропа, и жестом предложил Камале присесть. – Из виноградников Сераата. – Он поднял свой кубок. – За ваше… могущество, Камала.

Глядя на него, она пригубила незнакомый напиток. Жидкость, похожая на сироп как видом, так и вкусом, обволакивала язык. Призвав на помощь магию, она немного разбавила эту липкую сладость. Все это время она не сводила глаз с Рави, а он все так же, уголком губ, улыбался.

«Твое испытание было недостаточно строгим, Итанус. Магистром может считать себя только тот, кто тратит чужую жизнь на чашу вина».

– Ваш слуга сказал, что вы хотите со мной говорить.

– Да. Располагайтесь, прошу вас. – Падман опять указал ей на кресла, и она, помедлив, опустилась в одно из них.

Он сел напротив и сложил пальцы домиком, как бы раздумывая, с чего начать. Она нашла этот жест неискренним – наедине с собой он наверняка репетировал свою речь много раз.

– Я слышал о вашей битве в Низу, – вымолвил он наконец. – Поразительный пример волшебства.

Она молча пожала плечами.

– Ведьмы редко расходуют себя таким образом.

– Ведьмы не любят насильников, – ответила она коротко.

Рави весело ухмыльнулся. Камале стало противно, но она подавила в себе неприязнь. Не надо недооценивать этого человека. За видом и повадками павлина может скрываться волк… или скорее стервятник.