Пожиратели облаков
Шрифт:
«Мотивация в несправедливом мире» – так называлась небольшая работа, которую Марк написал два года назад. Суть ее он выжал из себя за одну-единственную ночь, сидя на кухне за допотопной пишмашинкой, гудящей, как генератор на корабле. Взбадриваясь оксиконтином [17] в паре с шардоне (когда шардоне закончилось, в ход пошел рислинг), он, не вставая из-за стола, напечатал десять страниц – сбивчивых и хаотичных, но с яркой логической нитью между абзацами, неотрывно влекущей читателя через всю ткань текста.
17
Наркотический лекарственный препарат.
Или влекла бы, – решил наутро Марк, – если б получилось сгладить несколько наиболее крутых дуг между идеями и найти способ не звучать столь резко в концовке; а еще лучше, вообще убрать призвук резкости, заменив ее отрешенностью тона, что неплохо удавалось ему в первой трети.
В тот же день, после сигареты и прогулки по кварталу, он сел править рукопись за тем же столом (из еды за сутки – чашка
18
Перечислены известные философы и писатели.
Опорные точки в работе напоминали листья кувшинок на поверхности озера – гигантских цветков, которые он однажды видел на болотах во Флориде. На таких не рассядешься, но, видимо, можно коснуться налегке и переступить на следующую.
В целом вполне себе ординарный, без изысков текст о том, что доскональной уверенности не бывает никогда и ни в чем, а существует лишь бесчисленное множество вариантов, подлежащих контролю, и суть жизни, возможно, состоит в том, чтобы научиться соблюдать нужный баланс – задача, которую ни в коем случае нельзя назвать легкой; остается лишь уповать, что, сохраняя доброту и осмотрительность, пытаясь с ними себя отождествлять, мы в итоге постигаем, что это и есть наша награда как таковая. И надо сказать, что в своем повествовании Марку удавалось извлекать самые нужные ноты. Такого с ним прежде не бывало. Созидая свою рукопись, он чувствовал, как тяготение его «я» ослабевает, а перед мысленным взором открываются ворота истины. Даже скрип ножек стула по линолеуму внушал ему продолжать свое писание. Или благодарить приходилось разжеванный риталин [19] вкупе с лужицами этилового спирта где-то на задворках мозга, в его проулках и извивах? Сосед по комнате уехал на лето; с подругой Марк пару месяцев как расстался. Люди, которых он знал, женились, находили новые вакансии, выбирались из домов, которые можешь себе позволить, работая в прачечной. Было у него несколько друзей по работе – возможно, потому, что это была фирма по биотеху, для которой он готовил пресс-релизы и квартальные отчеты, и состояла она в основном из сверхинтеллигентных индийцев и сверхскупых не-индийцев, из которых весьма немногие горели желанием сразу же после работы приступать к выпивону в местном баре – во всяком случае, с таким же рвением и частотой, как Марк (то есть ежедневно и пока крыша не поедет). В общем, в эти дни он был предоставлен сам себе, так что никто не отслеживал ни его соскальзываний в дурман, ни, получается, сидения за писанием. Не читал, соответственно, и написанного. Тогда-то, справившись с особо заковыристым абзацем (…потому что судьи есть. Всегда где-то есть. В вашем уютном мирке, в биении вашего сердца, в ноже, которым вы размазываете масло по тосту, в руках, которые вы кладете на чьи-нибудь плечи. Судя и одновременно будучи судимыми, мы отрешаемся от себя, как делаем это во сне, и в этой тишине – наше спасение. В лучшем случае мы находим некий х, и этот х = 0), Марк вдруг подумал, а не кропает ли он кромешную галиматью. И отправился слоняться по пыльному июньскому Сомервиллю – мимо католической часовни, чем-то напоминающей воткнутую в землю ванну; мимо старых португалок в газовых платках, хмуро толкающих по тротуарам скрипучие тележки. Остановился покурить, затем взял пластиковую чашечку кофе, который ему возле углового магазинчика набулькал автомат. После этого Марк решил взять про запас две жестянки «Будвайзера» и брикет мороженого. С тем и пристроился возле еще одного автомата за стариком, который, тихо ворча, долго наскребал в своей разбухшей пятерне четвертаки, а затем кое-как взял себе пачку «Кэмела» и пару билетиков мгновенной лотереи. Управившись наконец с покупками, Марк повернул в сторону дома. Здесь он взошел по двум пролетам кривеньких деревянных ступенек и, врубив сидюк (для двух часов дня, признаться, громковато), завалился на продавленную тахту и предался подобию дремы, из которой он периодически выплывал, а затем вновь погружался, словно хлебнувший воздуха ныряльщик.
19
Лекарство-психостимулятор.
Нет. Всё было на самом деле. «Это реальность», – промолвил он вслух. Столь же достоверная, как те занятные фокусы, которым его обучал неудачник-иллюзионист отец, прежде чем свалить в Европу и отдать концы в Берлине от запойного пьянства (Марку тогда было двенадцать). Как и в тех фокусах, эффект был реален по своей сути, а потому какое дело, какими методами он достигается?
В школе Марк врал и списывал, подругам бессовестно лгал, укрывался от звонков матери; прикидывался эрудитом, которым ни в коей мере не являлся; прикарманил себе смартфон, случайно найденный в бытовке на работе; искусно мухлевал в картах, кидал мусор без разбора, плевать хотел на Африку и голодающих там детей, забывал дни рождения, спокойно проходил мимо нищих на улице. Был тщеславным, дерганым и эгоистичным, свою слабость к наркоте ставил выше отношений с людьми. Так что как он посмел наложить лапы на всю совокупность нравственных норм? Те привычки и достоинства, которые он лепил в своих строках, словно переливчатых мушек на клейкую ленту, в его собственной жизни присутствовали, мягко говоря, незначительно. Но может, сейчас он открывал в ней новую страницу. Быть может, на него снизошла сила перемен, или же он сам в себе ее обнаружил. И сейчас, опрокинув в себя «Будвайзер» и сожрав мороженое, он снова взялся за размышления.
Проблема (теперь он был уверен) состояла в том, что все люди – вернее, большинство их, а если еще точнее, то он сам, живут в ложном убеждении, что на своеобразном водительском креслице позади их глаз сидит и рулит некое автономное «я». И что все – в частности он, Марк – всю дорогу переоценивают свою собственную важность, действенность, центральность. «Покуда я могу уживаться с сознанием, что «я» – это более-менее счастливое стечение обстоятельств, я никогда не буду свободным». Пусть читатель сам решает, проблемно ли это применительно к нему или к ней. Говори только за себя. Но помни и вот о чем: «Я – это ты, а ты – это я. Если ты предпочитаешь не быть мной, круто. Возьмем людей, что катят свои чемоданы на колесиках – одни быстрей, чем ты, другие медленней – по главному вестибюлю вокзала. Они не просто статисты, они самые что ни на есть главные действующие лица своих собственных историй. Все те олухи в футболках с эмблемой NFL [20] , что без умолку квохчут в свои идиотские смартфоны – это тоже ты. И те, что плачутся на «Си-эн-эн» о своих погибших родственниках, – это опять же ты». Нет, это уберем. Вернемся на землю. Что он такое хотел сказать? И кстати, выпить еще что-нибудь осталось?
20
Национальная футбольная лига США.
– Эта подойдет? – спросила Грэй Скерт.
Опять этот тон. Неужто все-таки насмешка? Сложно сказать. Она стояла в открытых дверях небольшой комнаты, указывая внутрь. Жест нарочито размашистый – ладошка выставлена, локоток кверху – как будто хозяйка подает гостю невидимый поднос. До Марка внезапно дошло, что за все утро она ни разу не посмотрела ему в глаза. Он быстро оглядел комнату. Возле одной стены здесь плотно, на манер «лего», стояли белые коробки с папками. У другой часовыми застыли четыре пылесоса. У третьей выстроились бутыли с водой для кулеров. Ну а в четвертой стене было окно – высоковато, но все честь по чести, и к тому же открывалось. В общем, все как надо.
– Преогромное спасибо, – кивнул Марк. – Лучше и не придумаешь. Естественный свет способствует просветлению ума.
– Кто б сомневался.
– Вы не проследите, чтобы я побыл один… э-э… десять минут?
Грэй Скерт сверилась с часами на своем «Блэкберри».
– Боюсь, только восемь. Вам еще на макияж.
– Ах да.
Судя по всему, впечатления он на нее не произвел. Ну да что ж теперь. Сейчас задача – пыхнуть из этого окошка припрятанным в кармане косячком. Дверь за спиной у Грэй Скерт защелкнулась, и Марк оценивающе оглядел окно. Вот блин – высота под два метра. Ухватив за горлышко одну из бутылей, он подкатил ее к окну. Балансируя на колбе одной ногой, он смотрелся эдаким шалуном-юниором, только вместо мячика в руке у него был «косяк». Окошко, зараза, открывалось вовнутрь, и слишком сильно дернув фрамугу, он потерял равновесие и жестко шлепнулся задом об пол; досталось и запястью.
Ладно, сфокусируемся на хорошем: самокрутка-то вот она, в руке, цела и невредима. Пристроив бутыль, он подкатил к ней еще и вторую, после чего взобрался на них, словно ковбой на родео с двумя конями. Ну вот, так-то сподручней. Звонко щелкнула зажигалка, высунув крохотный синеватый язычок; затрещала «травка», а «косячок» вместе с дымом пыхнул секундным огоньком. Выгнув шею, Марк высунул из окна голову и как следует затянулся раз, другой, третий. Прошла минута, и в голове сладко поплыло, отгоняя беспокойство и сомнение; так пена прибоя, полощась белесым платком, покрывает собою выступы камней и деревянных обломков. Вокруг в теплом ветерке неспешно рокотал жизнью городской центр. Где-то невдалеке тихо урчал кондиционер. Вон там через проспект, за стеклом, люди у телефонных аппаратов делали деньги. Какой-то толстяк нетерпеливо приплясывал перед большущим телеэкраном. Откуда ни возьмись к зданию подлетел голубь и, фыркнув крыльями, скрылся на зернисто-сером фоне крыши.
И тут Марка начало одолевать смутное беспокойство (его как будто принесла своим появлением птица): быть может, он еще не созрел, не готов к этому появлению на ток-шоу. Прежде на телеканалах он уже несколько раз появлялся, но они были все новостные, короткими блоками, к тому же не в прайм-тайме, а с утра, по нескольку минут, и говорили там по большей части ведущие, которые, бликуя улыбками, нахваливали книгу Марка. Что же до семинаров и корпоративных курсов умиротворения, которые он вел, то их можно назвать сущей банальностью. Содержание, само собой, но аудиторию, как известно, больше цепляет непосредственно подача и умение держаться – зрительный контакт, всякие там уловки с жестикуляцией: талант, унаследованный Марком от отца.
Внизу верещал и пиликал полицейский «Додж», отрезая от проспекта какой-то грузовик. Тот неуклюже втянулся в общий поток, к тому же на красный свет, и коповское авто, угрожающе проплыв вблизи, припустило куда-то вперед, словно само удирало от нарушителя. В вышине со стороны Ла-Гардии пророкотал авиалайнер, оставляя за собой розоватый след – капсула с людьми, пущенная, быть может, на другой край света. Ох уж этот мир – сплошной прикол. Нет, всё будет нормально; он не обмишурится. Многие «говорящие головы» порют на экране такую чушь, что он в сравнении с ними просто гуру. К тому же он не шарлатан, а лишь малость подустал от своих приемчиков. Разве это не свидетельство, что он в ладу с собой? А какой шанс на дальнейший рост! И мать будет смотреть; наверняка всю свою богадельню усадила перед экраном. От Марго она без ума. Он как сказал ей, что появится на этом телешоу, так она, кажется, аж обронила трубку (да-да, слышно было, как что-то брякнуло и по полу рассыпался кошачий корм).