Пожиратели огня
Шрифт:
Тогда начинались бесконечные обсуждения и взаимные обвинения, продолжавшиеся иногда двое и даже трое суток. Редко случалось, чтобы племя, к которому явились послы, со своей стороны не имело достаточных оснований жаловаться на сторону, считающую себя оскорбленной, и потому после долгих прений, обыкновенно оканчивающихся ничем, вождь, председательствовавший на Совете Старейшин, избирал в большинстве случаев топор, что означало войну, и лишь в редких случаях мед, что означало, что его племя согласно удовлетворить требования посланных и пойти на те или иные уступки.
Когда постановлялась война, то носитель знамени бросал вызов и назначал день начала военных действий, причем обе стороны честно выжидали указанного срока.
Нагарнуки,
При объявлении войны огонь также играл свою роль: посланный, придя на границу территории враждебного племени, раздавливал на ней горящий уголь, что означало, что впредь между этими двумя племенами не будет обмена огнем.
Много спорили о том, откуда взялось это почитание огня у многих народов. Всего естественнее предположить, что первый человек, случайно открывший огонь, понял всю важность его для различных человеческих нужд и пуще всего боялся утратить его, а потому поручил хранение горящего угля одному какому-нибудь человеку — затем, чтобы все живущие вокруг могли по мере надобности заимствовать огонь от этого неугасимого огня.
Этим объясняется существование хранителей Священного Огня у всех младенческих народов, римлян, греков, индо-азиатов и др. и наказание смертью виновного в том, что огонь угас.
Таковы, в общем, были нравы, обычаи и верования нагарнуков, последние представители которых вскоре переселятся в страну предков; тогда все, касающееся этнографии Центральной Австралии, канет в вечность; ведь через несколько лет на всем Австралийском материке не останется ни одного туземца.
Теперь скажем несколько слов о суевериях и предрассудках нагарнуков для полноты представления о них.
Мы уже говорили об ужасе, внушаемом им каракулами, или приведениями, а также колдунами и кораджи. Но кроме колдунов, которые, по их мнению, могли причинять только зло, у них были еще специальные врачи, занимавшиеся исключительно врачеванием ран и болезней. Но так как понятия их о медицине были очень примитивны, то, в сущности, эти врачи были, скорее, знахарями, и способ их лечения состоял главным образом в возложении рук и заклинаниях. Главными врачебными приемами являлись, попеременно, или глубокий надрез в больной части тела и высасывание крови из этой умышленной раны, причем врач предварительно набирал в рот мелкие камни, шипы, насекомых и даже червей и, высосав известное количество крови из больного, выплевывал эту кровь вместе со всем, что у него было во рту, и говорил: «Видишь, вот что было в твоем теле и что причиняло тебе боль! Я высосал это из тебя; теперь ты здоров!» Слепая вера больного во врача часто действительно приносила облегчение и даже совершенно излечивала больного благодаря самовнушению. Другое, более естественное средство было пиявки, которыми изобилуют все воды Центральной Австралии. Для этой цели знахарь приказывал вырыть небольшую ямку, которую наполняли водой; в эту воду он пускал известное количество пиявок и окунал или сажал в эту яму больного, который оставался в ней до тех пор, пока вода в яме не превращалась в кровь. В некоторых случаях и это лекарство приносило пользу.
Несмотря на то что в общем нравы нагарнуков были мягки и человечны, у них был один чрезвычайно жестокий обычай: если в семье рождались близнецы, то отец семейства должен был задушить одного из двух, так как существовало убеждение, что если он этого не сделает, то не только его семью постигнут всякие несчастья, но и все его племя.
Другим их предрассудком было то, что нагарнуки не употребляли в пищу ни опоссумов, ни особого рода слепого угря, чрезвычайно вкусного и встречающегося в изобилии в местных водах. Они боялись стать трусливыми, как опоссумы, и слепыми, как этот угорь, полагая, что употребляемые в пишу животные имеют известное физическое и моральное влияние на человека.
Нагарнуки приписывают душу не только животным, птицам, каменьям, но и всем неодушевленным предметам. Так, один землевладелец, славившийся в округе своим фруктовым садом, послал десяток яблок соседу со своим слугой, молодым нагарнуком; тот по дороге съел половину яблок, а остальные доставил по назначению. Но так как при посылке было письмо, то нагарнук был уличен в преступлении. Так как нагарнуки не имеют ни малейшего представления о письменности, то вор полагал, что присланное письмо заговорило и выдало его, и когда получивший подарок сосед вручил ему письмо для господина, то нагарнук, полагая, что это то самое, которое наябедничало на него, отойдя на некоторое расстояние от дома, принялся колотить письмо, приговаривая, что если оно еще донесет на него, то он отколотит его вдвое больнее.
Другим, не менее странным представлением нагарнуков является их боязнь перед позволением писать с себя портрет; они уверены, что написать с человека портрет нельзя, не отняв у него части его существа. Один вождь, будучи задарен подарками и прельщен всевозможными обещаниями, согласился было позволить написать с себя портрет в профиль, но, увидав его, пришел в такой ужас, что, зажав голову обеими руками, убежал в лес и пропадал там в продолжение нескольких дней. Он был уверен, что эти пол-лица предвещают, что вскоре у него останется только пол-лица, и успокоился относительно этого только много времени спустя, убедившись, что решительно ничего неприятного с ним не случилось.
Кроме того, нагарнуки не верят в естественную смерть; для них всякая болезнь или несчастный случай, влекущий за собою смерть, являются последствиями колдовства какого-нибудь врага, и это дает повод к возмутительной и ужасной мести. Поэтому, едва только нагарнук серьезно занемогает, он, прежде чем обратиться к знахарю, обращается к колдуну, чтобы тот произнес наговор и накликал болезнь на предполагаемого недруга, и это суеверие представляет собою чуть ли не главный доход колдунов.
Вера в то, что белые люди — это вернувшиеся с луны на землю предки или недавно умершие родственники, давала не раз повод к самым забавным случаям. Так, один молодой американец, путешествовавший для своего удовольствия, случайно зайдя в главную деревню нагарнуков, был принят ими за недавно умершего молодого воина Вахиа-Нуу, оставившего после себя неутешную мать и жену. Увидев молодого американца, мать умершего тотчас же признала в нем своего безвременно погибшего сына Вахиа-Нуу; она с криком радости кинулась к нему на шею, плача от восторга и счастья; все присутствующие при этом одноплеменники также признали в нем умершего воина. Между юным американцем и Вахиа-Нуу было, вероятно, известное сходство, так как вернувшийся с охоты отец также признал в нем своего сына. Побежали к его жене, которая, скорбя по мужу, не выходила со дня его смерти из своего крааля; молодая женщина прибежала и, не помня себя от радости, безумно счастливая, осыпала ласками и поцелуями своего вернувшегося супруга. Сколько ни протестовал молодой американец, ему не верили.
— Я не Вахиа-Нуу, — кричал он, через переводчика, — меня зовут Уильям Дигби! Я — американец! Видите, я не знаю вашего языка, я не понимаю вас!
Но нагарнуки все это отлично знали: он там, на луне, в стране предков, утерял память о земном; он забыл свой родной язык, но может положиться на них, на свидетельство всего племени, на прозорливость материнского сердца и любовь его молодой жены. И все кричали ему радостно со всех сторон.
— Здравствуй, Вахиа-Нуу! Как ты поживаешь, как хорошо, что ты вернулся! Мы снова будем с тобой охотиться на кенгуру и ловить рыбу на озере Эйрео!