Пожирательница грехов

Этвуд Маргарет

И вот она бродила преспокойненько меж зеленых деревьев, вдоль белых пляжей, разделяющих синеву неба и океан, до неприличия синий океан, и он все больше напоминал ей огромный плоский экран с цветными картинками, будто натянутое полотно. Вот подойдешь сейчас к воде, пнешь ее, и ткань разорвется, и нога проскользнет в другое измерение, в ночную темень, где прячется такое, что не дай бог увидеть. И ей уже казалось, особенно в холлах гостиниц или в такси по пути из аэропорта или обратно, что от нее утаивают темную сторону жизни; она видела это по глазам, люди за ней следили. Ее изматывала эта неотступная слежка, и ей все труднее давалась веселость.

Однажды она поделилась с мужем своими страхами — и пожалела. Ее талант

радоваться просочился и домой, и признания муж выслушал с какой-то затаенной яростью, будто она жаловалась метрдотелю на плохое вино. Да, конечно, мадам, мы его заменим, а в глазах: вот стерва. Джефф словно обижался, что она не вполне счастлива, приезжает разбитая и не ходит с ним ужинать при свечах, между псевдоотпусками отлеживается в постели и только иногда заставляет себя сесть за пишмашинку. Когда она сказала: “Иногда мне кажется, что я неживая”, - он решил, что это намек на плохой секс, и ей полчаса пришлось его успокаивать, мол, она не это имела в виду, а работу. Но он-то считал, что работа — лучше не бывает, повезло девочке с работой. Сам он трудился интерном в больнице — Аннет оплатила его обучение в медицинском колледже, и Джефф чувствовал, что унижен и слишком перегружается. Он не понимал, почему ей хочется больше бывать дома, и в конце концов украл из больницы таблетки, сказал, пусть она подлечит нервы. Так-то оно так, думала она, только у нее все в порядке с нервами, даже слишком. Ее доставало это сплошное умиротворение — и внутри нее, и вокруг. С другими же происходит что-то настоящее, думала она, почему не со мной? И еще она уверена: реальные события случаются сплошь и рядом, просто от нее их скрывают.

Как-то она взяла Джеффа на Бермуды, хотя они едва могли себе это позволить, для Джеффа это вышло не бесплатно. Она считала, им полезно будет съездить вместе, он увидит, чем она занимается на работе, и перестанет идеализировать. Может, он и женился-то на ней, потому что она такая загорелая и шикарная. Ну и, конечно, будет здорово побродить вдвоем. Если бы. Он только и делал, что загорал, отказался пробовать тыквенный суп — картофельно-мясная душа. “Расслабься, — говорил он, — лежи спокойно да загорай”. Он не понимал, зачем нужно нестись за покупками, расхаживать по рынкам, обходить все возможные пляжи и рестораны. “Это моя работа”, - говорила она, а он отвечал: “Неплохая работка, мне бы такую”. “Ты для нее не годишься”, - говорила она, вспоминая, какой скандал он учинил из-за жареных листьев подорожника в ресторане. Он не понимал, что быть всем довольной — тяжелый труд, и твердил, что она слишком дружелюбна с таксистами.

Аннет допивает мартини, и тут самолет начинает трясти. Джефф говорил, не стоит смешивать лекарство со спиртным, но от одного мартини ничего не будет, поэтому она как порядочная заказала только один. Первую минуту-две никто не реагирует, а потом выбегают стюардессы, и по радио слышится сбивчивый взволнованный голос, но, как всегда, ничего не понять, потому что говорят на смеси английского и французского. Никакой паники, никаких криков. Аннет снимает туфли на высоком каблуке, кубинские, в них удобно ходить, заталкивает их под сиденье, вжимает голову в коленки и закрывается руками. Она действует по инструкции, вложенной в кармашек на спинке сиденья: там еще нарисована схема, как надувать спасательный жилет. Когда в начале полета стюардессы показывали, как спасаться, Аннет не следила; она уже давно не следит.

Аннет смотрит направо: из кармашка торчит карточка и край бумажного пакета, на случай, если затошнит. В их профессии вместо слова “рвота” говорят “дискомфорт”. В пакетик для рвоты уткнулась коленка соседа. С самолетом вроде все в порядке, и Аннет поднимает голову. Многие пассажиры так и не вжали головы в коленки, сидят прямо, таращатся перед собой, как в кинотеатре. Мужчина в соседнем кресле белый как полотно. Она спрашивает, не дать ли ему таблетку

от желудка, тот говорит нет, и Аннет сама съедает одну. Она возит с собой целую аптечку — слабительное, от простуды, аспирин, витамин С и так далее, от всех болезней на свете.

Самолет долго летит вниз по наклонной, все гораздо проще, чем она себе представляла. Пахнет паленой резиной, и все: никаких взрывов, даже почти не тошнит, хотя барабанные перепонки вот-вот лопнут. Самолет снижается тихо, потому что двигатели не работают, и никто из пассажиров не паникует, лишь одна дама неубедительно причитает, а другая плачет.

— Откуда вы родом? — неожиданно спрашивает сосед. Наверное, не знает, о чем говорить с незнакомой женщиной в такой ситуации. Аннет хочет ответить, но щелкает зубами, потому что самолет встряхивает, будто он грохнулся не в океан, а на бугристую полосу, будто море твердое, как бетон.

Наверное, от толчка сломалось радио, потому что сбивчивый голос умолк. Пассажиры сгрудились в проходе, возбужденно переговариваются, словно дети после школы. Ведут себя на редкость спокойно, думает Аннет, хотя в таком узком проходе трудно по-настоящему запаниковать, помчаться не разбирая дороги или сбить кого-то с ног. Аннет, помня расположение аварийных выходов, старается покупать билет возле одного из них, но в этот раз не получилось, поэтому она решает оставаться на месте и ждет, когда пробка рассосется. Похоже, заднюю дверь заклинило, и все рванули к передней. Ее сосед пытается протиснуться к выходу, расталкивая людей локтями, и все это похоже на очередь в супермаркете, даже свертки и сумки в руках. Аннет сидит, скрестив руки, смотрит в иллюминатор, но видит лишь океан, ровный, как парковочная площадка, и не наблюдается ни дыма, ни пламени.

Когда в проходе становится свободней, она встает, поднимает сиденье, согласно инструкции на карточке, и вытаскивает спасательный жилет. Аннет видела, что в панике многие об этом забыли. Она берет пальто с полки над головой: полка завалена чужими пальто. Солнце светит как всегда ярко, но к вечеру может похолодать. Аннет брала в дорогу пальто, зная, что, когда сойдет с самолета, на родине будет зима. Она берет зачехленный фотоаппарат и сумку, которая при желании раскладывается; Аннет предпочитает путешествовать налегке и не брать вещи, которые мнутся, — ей довелось писать материал и на эту тему.

Между салонами первого и туристического классов — крошечная кухонька. Аннет проходит через нее самая последняя: она видит ряды подносов с завтраками — бутерброды в целлофане, десерты в пластиковых баночках с крышками. Тележка с напитками, подальше от прохода. Аннет засовывает в сумку несколько бутербродов, три бутылки имбирного пива и несколько пакетиков с арахисом. Она запасается всем этим не только потому, что голодна, но и потому, что как не взять, а еще думает, что людям еда пригодится. Хотя, конечно, их скоро подберут, с самолета наверняка послали сигнал бедствия. Прилетят вертолеты и их спасут. А пока неплохо будет позавтракать. На мгновение ей хочется прихватить с тележки и бутылку виски — нет, лучше не надо, она читала в журналах рассказы про пьяных в стельку матросов.

Она подходит к эвакуационному желобу. Синяя морская гладь внизу усеяна оранжевыми кругами, и в них пассажиры: иные уже отгребли довольно далеко — или отнесло ветром? Со стороны — очаровательная картинка: оранжевые круги спасательных шлюпок вертятся на воде, будто надувные бассейны, а в них счастливые детишки. Аннет слегка разочарована: ситуация экстремальная, но пока все происходит так обыденно, так размеренно. Должна же экстремальная ситуация пробирать до костей?

Она хочет заснять эту сценку — оранжевое на голубом, ее любимые цвета. Но внизу кричат скорей, скорей, она садится, сомкнув ноги, чтобы не раздувало юбку, на коленях сумка, фотоаппарат и пальто. Она отталкивается и катится, словно с детской горки.