Пожирательница грехов
Шрифт:
— Вы воевали? — спрашивает она Билла, и тот польщен.
— Жизнь учит смекалке, — говорит он. Под вечер они распивают бутылку имбирного пива, Билл разрешает каждому съесть по три орешка, посоветовав прежде соскрести соль.
Аннет ложится спать и мечтает, как напишет другой репортаж — теперь он должен быть другим. Ей, собственно, даже не нужно писать, это будет ее интервью, и фотография ее персоны — изможденная, обгоревшая на солнце, но улыбается отважно. Завтра же нужно сфотографировать остальных.
Этой ночью, когда все засыпают под навесом — теперь общим одеялом, — происходит драка между студентом Грегом и Биллом. Билл первый ударил Грега и утверждает, что тот пытался выпить
Потом она слышит сопение, нет, конечно же, ей показалось, и все же она отчетливо слышит, будто кто-то потихоньку совокупляется. Кто это может быть? Джулия и Майк? Джулия и Грег? Уж конечно, не Верна, запакованная в корсет, — Аннет уверена, что Верна корсета не сняла. Аннет немного обидно: если уж на то пошло, почему к ней никто не пытался приставать? Но, возможно, Джулия сама проявила инициативу, загорелая лягушка-путешественница, может, ради этого она и разъезжает по курортам. Аннет размышляет про Джеффа: она пропала — интересно, что он думает? Жаль, что его нет рядом, он бы что-нибудь сделал, хотя она не представляет, что именно. По крайней мере, они смогли бы заняться любовью.
Утром она всматривается в лица, пытаясь прочитать по глазам, кто именно, но так и не догадывается. Все снова чистят зубы, наносят лосьон на лица, и это весьма освежает. Билл пускает по кругу упаковку таблеток от изжоги и леденцы от кашля. Арахис и пиво Билл припасает на ужин. Он снимает рубашку, опускает ее в воду, говорит, что пытается набрать планктона. Он вытаскивает рубашку, на нее налипла грязно-зеленая масса; Билл отжимает соленую воду, берет пригоршню и задумчиво жует. Каждый тоже берет понемногу, кроме Джулии: она говорит, что не сможет это проглотить. Верна пытается съесть планктон, но выплевывает. Аннет глотает-таки: планктон соленый и пахнет рыбой. Потом Билл умудряется поймать маленькую рыбку, и все съедают по кусочку: горячий запах рыбы мешается с остальными запахами — немытых тел и потной одежды, все эти запахи действуют на нервы. Аннет раздражена: таблеток не принимает — наверное, в этом дело.
У Билла сеть нож, он разрезает надвое пластиковые поддоны от бутербродов, делает в них узкие отверстия — получаются солнечные очки, "как у эскимосов". говорит ом. У него явные задатки лидера. Он берет у Верны свитер, распускает краешек и скручивает розовую шерстяную нить — на тесемки для очков. Навес разобрали, потому что слишком жарко и все время приходится поправлять весла, чтобы не заваливались, все надевают "очки", носы, губы и открытые участки лица мажут губной помадой — Билл говорит, что от солнечного ожога. Господи, на кого они все похожи, в этих масках, с кровавой раскраской. Самое неприятное — не понять, кто есть кто: за пластиковыми масками с щелочками глаз может скрываться кто угодно. Но она и сама такая же. Хотя это довольно экзотично, и она все еще в форме, раз хочет фотографировать, хотя и не фотографирует. А надо бы, как надо заводить часы: ее греет мысль о том, что у них есть будущее. А потом она вдруг как-то сразу падает духом.
Около двух часов дня Грег начинает метаться по лодке, кидается на борт и сует голову в воду. Билл бросается на него, пытаясь удержать, к нему присоединяется Майк. Они оттаскивают Грега и валят его.
— Он пил соленую воду, — говорит Майк, — я видел утром.
Грег ртом хватает воздух, словно рыба, да и сам он похож на рыбу в этой безликой пластиковой маске. Билл снимает с Грега маску и видит человеческое лицо.
— Он не в себе, — говорит Билл. — Если мы его отпустим, он прыгнет
И его маска смотрит на остальных. Все молчат, но думают — Аннет знает, что они думают, потому что сама думает о том же. Они не могут сторожить Грега до бесконечности. Если они его отпустят, он погибнет, и хуже того: его израсходуют рыбы. А они здесь медленно умирают от жажды. Может, тогда… Верна медленно, словно через силу, как покалеченный шмель, роется в куче одежды и мусора. Что она там ищет? Кажется, сейчас произойдет что-то примитивное и ужасное, вдвойне ужасное потому, что не при свете кроваво-красных молний, а под обычным солнцем — Аннет ходила под ним всю жизнь. Будет совершен, на потребу туристам, пошлый обряд, пошлый потому, что на потребу туристам, тем, кто ни за что не отвечает, для кого чужие жизни — минутное зрелище, мимолетное удовольствие. Она — профессиональный турист, ее дело — радоваться, оставаясь безучастной, просто сидеть молча и наблюдать. Но сейчас они перережут ему горло, как тому борову на пляже в Мексике, и вроде это не кажется ей странным и противоестественным. “Не встревай”, - сказал тогда жене мужчина в светло-зеленом костюме, — та жалела бедное животное. Не вмешивайся. А если не можешь?
Я всегда могу сказать, что это не я, что я ничем не могла помочь, думает она, представляя свое интервью в газете. Но никакого интервью может и не быть, и потому она застряла в настоящем, в компании одного безумца и четырех марсиан, и все ждут ее ответа. Так вот что от нее утаивали, вот что такое быть живой, она жалеет, что хотела знать. Но небо уже не плоское, оно синее-синее, оно удаляется, ясное, но теряющее фокус. Ты мой свет, думает она; когда серое небо. Суть света не переменилась. Я с ними или нет?
Хохлатый кетцаль
Сара сидела на камне возле жертвенного колодца. Она думала, он будет узкий, вроде колодца желаний, но он оказался огромным, внизу болтается коричневая жижа, а сбоку торчит камыш. И то ли корни деревьев, то ли плющ сползают вниз по известковым стенам. Для жертвоприношения нужна бы чистая вода, и лично ее не заставишь прыгать в такую грязную дыру. А может, жертву сталкивали вниз или били по голове, и только потом скидывали. Согласно путеводителю, колодец был глубоким, но Саре он казался мелким болотом.
К колодцу подтягивалась группа туристов с гидом, которому явно хотелось поскорее закончить экскурсию и загнать всех в полосатый розово-лиловый автобус, а там уж он сядет в кресло и расслабится. Туристы были мексиканцы, и Сара обрадовалась, завидев, что не одни канадцы и американцы ходят в широкополых шляпах и солнечных очках, фотографируя все подряд. Уж если путешествовать, лучше выбирать другой сезон, но поскольку Эдвард учитель, отдыхать можно только в каникулы. Хуже всего в Рождество. Но ничего бы не переменилось, будь даже у него другая работа или будь у них дети. Впрочем, детей у них не было.
Гид созвал подопечных, словно кудахчущих кур, цыкнул на них, отправляя обратно по тропинке, посыпанной гравием, а сам не двинулся с места. Он стоял возле Сары и докуривал сигарету, поставив ногу на каменную плиту на манер конкистадора. Смуглый, низкорослый гид с золотыми фиксами, которые сверкали на солнце, когда он улыбался. Он стоял к ней вполоборота и курил, потом улыбнулся ей, и Сара мило улыбнулась в ответ. Ей нравилось, когда мужчины ей улыбались и даже когда причмокивали губами, следуя за ней по улице, а Эдвард делал вид, что не слышит. Главное, чтобы руками не трогали. Может быть, мужчины так себя ведут, потому что она блондинка, — в этих местах блондинки редкость. Сара не считала себя особо красивой: она как-то подобрала эпитет — миловидная. Милая на вид. О тоненькой женщине такого никогда не скажешь.