Познание России: цивилизационный анализ

Яковенко Игорь Григорьевич

Холерные бунты, неприятие лекарей, немец как бес, интеллигенция как немцы, т. е. те же бесы, дворянство с его европейской культурой как немцы, а значит опять же бесы. Евреи как немцы, т. е. носители чуждой культуры и, стало быть, те же самые бесы. Любые нововведения как идущие от Запада — и значит бесовские. Картошка, вводимая с помощью вооруженной силы, и многое, многое другое характеризует реальность низового восприятия Запада.

Для того, чтобы представить себе социально-психологическую и культурную природу этого явления достаточно вспомнить бунт 1771 г. в Москве. В то время в городе свирепствовала эпидемия чумы. Однако, народ не принимал требования рациональной медицины. Больных прятали от докторов (немцев и бесов),

а умерших тайно хоронили в погребах и садах. Толпы народа собирались у Варварских ворот Китай-города у иконы Богоматери в убеждении, что икона уврачует. Когда по указанию архиепископа Амвросия икона была снята со стены — с тем чтобы исключить опасное с эпидемиологической точки зрения скопление людей — толпа убила архиепископа. В Москве начался бунт, для подавления которого потребовались войска, вмешательство Екатерины и чрезвычайные полномочия.

Средневековье отступало медленно и с боями. Глеб Успенский, Мельников-Печерский, Чехов оставили нам свидетельства того, что иностранцы, а также русские, в которых народ видел иностранцев, воспринимались как бесы, оборотни еще в конце XIX в. Использованная в середине XX в. идея врачей-отравителей имеет глубокие фольклорные истоки. Авторы политических процессов о врачах-убийцах (равно как и ветеринарах-вредителях), знали и чувствовали народ, с которым они работали.

Архаическая народная ментальность демонизировала разрушительную для нее западноевропейскую культуру и всеми силами старалась изолироваться от последней. Правительство шло ей навстречу, однако необходимость модернизации общества вынуждала к спусканию и в самые широкие массы элементов новых технологий, знаний, образа жизни, бюрократических порядков. На этом пересечении и разжигалась фобия Запада.

При том, что определенный интерес к западноевропейской жизни присутствовал, место Запада в сознании русской политической элиты до конца XVI в. было ничтожным. По свидетельству Поссевино, лишь пятеро москвичей, во времена Грозного, знали латынь171. По существу своему, Запад предстает как опасная, и ненужная сущность.

Однако далее происходит перелом. Логика развития Московского царства приводит страну к проблеме выхода на Балтику. Москва ввязывается в Ливонскую войну, которая завершается глубочайшими потрясениями. Практически, Смута вылилась в распад государства. Регенерация его стоила чудовищных сил, а сама эта эпоха перевернула сознание московского человека.

Польский, т. е. католический гарнизон какое-то время стоял в Кремле. Московское царство оказалось поверженным. Это стало потрясением, которое похоронило московский изоляционизм. Оказалось, что Запад владеет некоторыми жизненно важными, необходимыми для русского общества знаниями, умениями и технологиями. А успешная борьба и само выживание государства зависит от усвоения достижений западной цивилизации.

Политическая элита московского общества сразу же делает выводы из итогов Ливонской войны. Уже Борис Годунов посылает русских молодых людей учиться на Запад, учит западной премудрости своего сына, а иностранцы с удивлением отмечают, что положение в Москве неожиданно стало меняться. Царь выписывает с Востока ученых греческих монахов, и т. д. С XVII в. Россия постепенно разворачивается лицом к Западу.

Оставаясь опасным и враждебным, Запад перестает быть ненужным и неинтересным. Он превращается в остроактуальную и амбивалентную сущность. Россия последовательно включается в процесс модернизации, что в данном случае означало вестернизацию. С этого момента и начинается собственно противостояние, которое разворачивается и оформляется в соответствии с определенной внутренней логикой.

История модернизирующихся обществ показывает, что догоняющее развитие провоцирует устойчивый конфликт и противостояние с лидером. Каждая из стран, переживших догоняющее развитие, хотя бы на каком-то этапе существует в остром конфликте с тем, кого

она стремится догнать. Эти конфликты становятся затяжными, выливаются в войны. А по завершении войн и установлении союзнических взаимоотношений в догоняющих странах долго живут сильнейшие антилидерские силы и настроения. Однако показательно то, что остатки этого конфликта снимаются, как только процессы модернизации завершаются, и общество входит в клуб лидеров.

В XX в. этот путь прошли такие страны как Германия, Италия и Япония. На завершающей стадии находится Турция. Стадию острого противостояния переживают Иран и Ирак. Иными словами, модернизация сама по себе провоцирует противостояние. Причины этого, казалось бы, парадоксального явления лежат в сфере культуры и заслуживают специального рассмотрения. В силу ряда обстоятельств, противостояние оказывается самой оптимальной, наиболее комфортной и менее энергоемкой формой самоизменения и освоения иного.

Для начала надо вспомнить о том, что освоение иного, а значит, самоизменение, неизбежно порождает глубинный внутренний конфликт. Любое традиционное общество идет на это не по доброй воле, но под воздействием внешнего контекста. Модернизация рождает проблемы всегда и везде, в каждой клеточке социальной ткани, начиная с сознания отдельного человека.

Распад традиционной культуры, социальная и культурная дифференциация, поляризация общества, рост внутренних напряжений: все это мучительно переживается на всех уровнях и откладывается в сознании.

В конечном счете, общества сами вступают в модернизацию, но побуждает их к этому глобальный исторический императив. Однако императив — вещь безличная. Изменения переживаются как следствие вмешательства, внедрения враждебных сил, разрушивших освященный традицией вековой уклад. При этом силы, вмешавшиеся и разрушившие устойчивую жизнь, хорошо известны. Это и есть страны и культуры, воплощающие историческую динамику.

Отсюда изначальный импульс к противостоянию. Переживая модернизацию, общество испытывает многообразные негативные настроения по отношению к внешнему источнику мучительных процессов. Таков исходный импульс, задающий противостояние.

Но это не все. История показывает, что конфликт и противостояние оказывается наиболее продуктивной формой культурного диалога, иными словами, модернизации.

Противостояние оказывается наиболее приемлемой, внутренне комфортной формой заимствования иного. Оно позволяет снимать ценностный конфликт, связанный с восприятием чужой культуры, регулировать поток инокультурной информации, осмысливать модернизацию — процесс, объективно ведущий к отказу от исторически устойчивых форм культуры и социальности, — как дело утверждения и укрепления «устоев» и т. д.

Таким образом, противостояние выступает как универсальная характеристика модернизирующегося общества. Различия обнаруживаются скорее в формах выражения противостояния, его накале, в идеологических обоснованиях и номинациях противника шайтаном, мировым империализмом или западными плутократиями.

Русская история показывает, что чем сильнее разворачивалось противостояние, тем интенсивнее шел процесс заимствований у актуального или потенциального противника. Это касается всех значимых сфер. В технике и технологии, прежде всего военного дела, организации армии и промышленности оборонного комплекса, в сфере административной, организации науки, системы образования, и так далее, и так далее. Можно проследить, как со сменой ведущего противника меняется и поле преимущественного заимствования. В XVII в. в Москве чувствуется польско-литовское культурное влияние. В течение почти векового противостояния Швеции, Россия пригоршнями черпает шведский военный и государственный опыт. И это совершенно естественно. Затем, на разных этапах истории Россия противостоит Пруссии, наполеоновской Франции. Со временем разворачивается устойчивое русско-германское противостояние.